над столом, затем пошел вдоль лысых стен к книжному шкафу. Здесь хранились старые брошюры с заголовками «Как Иегова создал мир», «Зачем нужны дети», «Кто придумал деньги», «Что приносит труд». Мы пересмотрели все брошюры и положили их обратно. Остальные полки шкафа были пусты. Рамилка заглянул в нижние ящики и в одном из них нашел пару фотографий, судя по всему, военного времени.

— Чечня, 1996, — прочитал он на обороте.

На одном фотоснимке сидели два русских офицера. На другом был сам проповедник и кто-то из его товарищей.

Рамилка закрыл тумбочку с протяжным выдохом, и тут Владик сказал:

— Вам не кажется, что здесь неприятно пахнет?

— Давно кажется, — подтвердил я.

В домах одиноких стариков никогда не пахнет благовониями. Мы знали это не понаслышке, но запах показался нам не столько плохим, сколько тревожным. Этого хватало, чтобы задуматься о дороге домой.

Рамилка посветил Владику в лицо.

— Приложи два пальца к носу и сожми их, — протараторил он. — Мы еще не обыскали весь дом. Здесь куча интересных штук, и я не намерен уходить отсюда только лишь из-за одного запаха!

— Пойдем отсюда, Дэн, — обратился ко мне Владик. — Мне здесь не нравится. И еще у меня предчувствие…

— Какое?

— Что дед вернется.

Я посмотрел на Рамилку. Он уже шел к третьей стене, где вход в другую комнату преграждала занавеска.

— Идите, идите. Я скоро, — сказал он с излишней гордостью.

Но передвигаться без света там, где царит кромешная тьма, ни у кого желания не возникло. И я подумал, что Владик сам понимал важность Рамилки на обратном пути.

Понимал это не только Владик, поэтому Рамилка не сомневался в наших очевидных намерениях. К тому же у него был фонарь, и, зная своего друга, я догадывался, что фонарь он не отдаст мне ни за что на свете. Рамилка осматривал стены, как опытный пристав, выискивающий то, что не бросалось в глаза, но выглядело весьма ценным. Он не был вором, но иногда на него нападала жадность. «Велосипед, — подумал я. — Новый велосипед. Стоил ли он настенных часов?»

— Так и будете стоять? — Рамилка оборвал молчание, и я выскочил из своих мыслей. — Смотрите в оба. Второй раз мы сюда не придем. Скоро здесь будут новые хозяева.

Владик потоптался на месте, и я заметил, каким беспокойным взглядом он смотрит на входную дверь. В его сознании дед уже стоял перед калиткой, а если так случится на самом деле, незаметно покинуть дом мы уже не сможем. Меня пробила дрожь.

— Тут еще одна комната, — отозвался Рамилка, откинув занавеску. Заметив на наших лицах каменный ужас, он опустил фонарик и усмехнулся: — Не бойтесь. Заглянем в эту комнатку, потом я вас отсюда выведу. Вы мне не доверяете?

— Доверяем, — ответил Владик, услышав волшебное слово «выведу». — Только побыстрее, ладно?

— И не брать ничего, — добавил я.

— Не брать ничего тоже можно. А вам самим не хочется туда зайти? Это вроде его спальня. Узнаете, где спал дед. Кстати, мы про печку забыли.

Он направил фонарь в угол. Разделяя дом на две комнаты, к потолку подходила широкая каменная печь. Часть штукатурки на ее стенах потрескалась и облетела. Из-под ее остатков виднелись красные кирпичи. Крышка топки была плотно закрыта, рядом не лежало ни одного поленца. Печь была холодна, как кожа на лице покойника.

— Подожди, Дэн, — Рамилка вытащил из кармана жменю кирпичной пыли. — Пусть еще не полночь, но береженого бог бережет.

Он сделал небольшой полукруг возле топки. Пыль была вперемешку с крупными камнями, и мне изначально показался этот ритуал лишенным смысла. Печь не внушала страха. Меня больше беспокоил отвратный запах, заплывающий в комнату точно с дуновением ветра.

— Открой печку, Дэн, — предложил Рамилка.

Я подошел к топке, поднял засов и отварил дверцу. Печь дыхнула гарью. На пол высыпался пепел и куски углей.

— И что ты хотел тут найти?

— Тайну, — сказал Рамилка. — Теперь мы все знаем тайну. Вот так, как ты сейчас сидишь, каждый вечер сидит дед и подкидывает в топку дровишки.

— Интересно, где он их берет? — пробормотал я и вдруг понял, что никогда не видел проповедника с тачкой бревен. Я видел его лишь с сумкой, в которой лежало что-то не очень тяжелое.

— А может, он вовсе не поленья там жжет? — предположил Владик. — Может, он там…

— …части людей жжет! — Рамилка посветил Владику в лицо. — Сначала ноги, потом руки. Давайте заглянем внутрь и все узнаем.

— Воняет, как от обычных досок. Это даже не уголь.

— Уверен?

— Скажешь, что я не знаю, как пахнут доски? Завтра от нашего костра будет такой же запах.

Рамилка сел рядом со мной и сунул фонарь в печку. Черные обугленные стены и основание кирпичного дымохода, уходящего к боровку, — вот и все, что мы увидели. Пепел переполнял топку, и уже вряд ли на глаз можно было определить, что проповедник жег последний раз. Части людей или доски.

— Пепел как пепел, — заключил я, закрывая дверцу.

Рамилка пожал плечами и направился во вторую комнату.

— Идем, — шепнул он нам и отодвинул занавеску.

На секунду Рамилка застыл, и по тому, как впоследствии двигалось его тело, я понял, что в спальне кто-то был. Рамилка шагнул назад, едва не выронив фонарик. Занавеска заколыхалась и съехала к середине дверного проема. Рамилка повернулся к нам и сказал:

— Все, пора идти.

— Что случилось? — спросил я и потянулся за фонариком.

В кои-то веки он отдал его мне без колебаний. Я подошел к занавеске и посветил в комнату.

Тесная каморка, больше напоминающая кладовую, пропиталась