произведению искусства, в данном очерке мы стремимся выяснить, в какой мере их можно к нему приложить. Если бы они были применимы сразу же, не стоило бы тратить время на то, чтобы выяснять возможности этого применения. Напротив, мы исходили из того, что произведение искусства можно исследовать в рамках теории коммуникации, когда его механизм (и здесь необходима проверка) должен сводиться к действиям, общим для любого коммуникативного механизма, даже к тем, что предполагают простую передачу по одному каналу сигналов, лишенных коннотативного значения и воспринимаемых машиной, которая понимает их как инструкции для дальнейших действий на основе заранее установленного кода и может фиксировать однозначную связь между данным сигналом и данным механическим или электронным действием.

С другой стороны, приведенное возражение имело бы полную силу, если бы теперь не прояснились следующие факты:

1. Применение понятий, связанных с теорией информации, к области эстетики не является причиной оформления идеи открытого, многозначного, двусмысленного произведения. На самом деле, напротив, именно наличие определенной доли двусмысленности и многозначности в каждом произведении искусства заставляет считать, что категории информатики в какой-то мере годятся для того, чтобы осознать это явление.

2. Применение категорий информатики к феноменам коммуникации теперь уже воспринимают как нечто общепризнанное многие исследователи: от Якобсона, который связывает идею бинарности с явлениями языка, до Пиаже и его учеников, применяющих понятие информации к феномену восприятия, – Леви-Строса, Лакана, русских семиологов, Макса Бензе, новой бразильской критики и т. д. Когда происходит такая междисциплинарная встреча представителей различных направлений из многих регионов мира, чувствуешь, что здесь есть нечто большее, чем искусно распространяемая мода или необдуманная экстраполяция. Налицо категориальный аппарат, который воспринимается как ключ, способный открыть многие двери.

3. Даже если мы имели бы дело с неуемным поиском аналогий, с неконтролируемыми экстраполяциями, все равно надо признать, что познание совершается еще и благодаря усилиям воображения, строящего гипотезы, того воображения, которое отваживается идти кратчайшими и, быть может, не совсем надежными путями. Чрезмерная строгость и самая обоснованная осторожность могут увести от заведомо опасных дорог – но они, эти дороги, могли бы вывести на плоскогорья, откуда общая картина выглядела бы яснее со всеми ее развязками и магистралями, оставшимися незамеченными при первом топографическом обследовании.

4. Категориальный аппарат теории информации, видимо, методологически рентабелен только тогда, когда он включается в контекст (однако исследователи понимают это лишь постепенно, да и то в последние годы) общей семиологии. Прежде чем отвергать понятия, связанные с информатикой, надо проверить их в свете семиологии.

После всего сказанного я должен признать, что такие семиологические горизонты отсутствуют в данном очерке, написанном в 1960 году для четвертого номера «Музыкальных встреч» («Incontri Musicali»). Возражения, коих я кратко коснулся в этом «Примечании» (написанном шесть лет спустя), в наиболее строгой форме высказал Эмилио Гаррони, посвятивший «Открытому произведению» один из немногочисленных критических откликов, отличающихся подлинной глубиной и научной достоверностью, что мне довелось найти в обширной публицистике по этой теме, по крайней мере, в Италии. Было бы несерьезно полагать, что, написав это «Примечание», я просто ответил на упомянутые возражения. Оно служит лишь одному: так как настоящий очерк сохраняет изначальную структуру (хотя и был основательно пересмотрен), «Примечание» ограничивается предвосхищением возможных откликов и указанием на то, что они подразумевались в изначальном изложении, даже если я смог ясно их обозначить только в свете замечаний, сделанных Гаррони. Тем не менее я ему многим обязан, коль скоро в последние годы, дописывая эти строки, стремлюсь углубить проблему, поднятую данными изысканиями.

Iii. Информация и психологическая трансакция

Все предыдущие рассуждения показали нам, что математические исследования информации могут наделить нас теми орудиями, которые позволят внести ясность в вопрос о природе эстетических структур и наметить дискуссию по этому поводу, и что научные изыскания отражают тенденцию к вероятному и возможному, общую для всех видов искусства.

Ясно, однако, что теория информации имеет дело с количеством, а не с качеством. Количество информации касается только вероятности совершения тех или иных событий: иначе обстоит дело с ценностью информации, которая касается нашего личного интереса к ней{67}.

В таком случае, по-видимому, именно качество информации связано с ее ценностью. То есть для того, чтобы утверждать, в какой мере ситуация непредсказуемости (статистически определимая независимо от того, идет ли речь о метеорологической сводке, Петрарке или Элюаре) значима для нас и какие особые признаки она обретает, необходимо наряду с фактом наличия структуры учитывать и нашу нацеленность на нее. Здесь тема информации сменяется темой коммуникации, и от рассмотрения сообщения – как объективной системы возможных видов информации – нам надо перейти к рассмотрению коммуникативной связи между этим сообщением и его получателем, когда момент его истолкования получателем начинает определять действительную ценность возможной информации.

Статистический анализ различных информативных возможностей знака в своей основе представляет собой анализ по образцу синтаксического: семантическое и прагматическое измерения заявляют о себе только мельком, первое – при определении того, в каких случаях и обстоятельствах данное сообщение может наделить меня большей информацией, а второе – в указании на поведение, которое данная информация может мне внушить.

Когда совершается передача знаков, воспринятых согласно строго определенному коду, то, используя все богатство избыточности, сообщение можно объяснить, даже не прибегая к интерпретативным усилиям получателя, поскольку здесь вступает в действие совокупность традиционных ценностей, которыми общество наделяет составляющие передаваемого сообщения. Когда же происходит передача определенной знаковой последовательности, лишенной избыточности и сопряженной с высокой степенью невероятности, необходимо, чтобы в ходе анализа принимались во внимание те установки и мыслительные структуры, с помощью которых получатель совершает отбор в полученном сообщении и привносит туда ту вероятность, которая в действительности содержится там наравне со многими другими в условиях свободного выбора.

Это конечно же и означает внедрение психологической точки зрения в структурный анализ коммуникативных феноменов, и такой шаг на первый взгляд противоречит тем антипсихологическим установкам, которые определили различные формалистические подходы к языку (от Гуссерля до русских формалистов). Однако, если мы хотим исследовать сигнификационные возможности какой-либо коммуникативной структуры, нам нельзя забывать о полюсе под названием «получатель». В этом смысле признание необходимости учета психологического полюса означает, что формальная возможность значимости сообщения (необходимая для того, чтобы объяснить его структуру и результат) возникает только тогда, когда оно истолковывается данной ситуацией (психологической, а через нее – исторической, социальной, антропологической в широком смысле){68}.

Таким образом, возникает необходимость принимать во внимание интерактивную связь, которая устанавливается (как на уровне восприятия, так и на уровне осмысления) между соответствующими стимулами и миром получателя сообщения, связь, осуществляемую по принципу трансакции, которая представляет