Невольно ловлю себя на мысли, что мне было бы очень приятно, если бы когда-то, через много лет, Хельми спел эту песню уже для своих детей.

Он такой теплый, что, кажется, меня даже начинает оставлять дрожь.

На всякий случай проверяю лоб сына. Нет, действительно только теплый, не горячий.

Слава богам и предкам!

Он так успокаивающе чавкает и так уютно меня согревает, что совершенно не представляю, как снова засыпаю. Вроде бы только прикрыла тяжелые веки, всего лишь моргнула, а когда снова открыла — в комнату струится солнечный свет.

Вздрагиваю, когда понимаю, что могла выронить сына из ослабевших рук.

— У тебя совсем дурная мамаша, — доверчиво сообщаю ему. — Как ты себя чувствуешь?

Снова проверяю лоб.

И снова все хорошо.

Потихоньку выдыхаю и поднимаюсь.

Странно, я, кажется, и сама чувствую себя гораздо лучше, чем ночью. Уж жара с ознобом точно нет. Небольшая слабость, но это совсем не страшно. Может, боги миловали, отвели беду стороной?

А еще у меня в голове назойливо мелькают какие-то образы — остаточные воспоминания о прерванном сне. Что-то странное, удивившее меня даже во сне. Или мне только так кажется? Причем ощущение, что я видела Кела. Или его дом. Или что-то очень сильно с ним связанное.

Что же это такое?

А я ведь надеялась, что моя ненависть к нему, которую я всеми силами разжигаю в себе после нашей последней встречи, позволит мне окончательно выбросить его из своей головы. И ведь так и происходит. Днем я полностью контролирую свои эмоции. Даже в его лаборатории в моем сердце не дрогнула вообще ничего. Так зачем он лезет в мои сны?

Я быстро одеваюсь, собираю волосы в высокую прическу. Все делаю сама. И пусть не столь искусно, как это обычно делают мои служанки, зато до самого утреннего собрания остаюсь наедине с сыном. Мужа, к которому заглянула в комнату, уже нет в постели. Куда он делся — я не знаю. Надеюсь только, что за ночь не случилось еще какой-нибудь беды.

Какое-то время раздумываю, а потом потеплее закутываю сына в меховую накидку и забираю его с собой. В этом нет ничего странного, хотя, в обычное время, я бы никогда подобного не сделала. Всем известно, что малого ребенка легко сглазить. И сделать это может кто угодно, иногда даже не осознавая, насколько тяжелым взглядом наделен. Но сейчас все иначе — и я просто не в состоянии кому бы то ни было довериться. Беда, пришедшая в Лесную Гавань, может поразить любого. Значит, своего ребенка я должна защитить сама. И уж точно не имею права оставлять его на других или, что еще хуже, одного.

— Одержимые, — докладывает Эйстин, мой охранитель, — атаковали трижды за ночь. Лезут и лезут, проклятущие. Небольшими группами, без страха и опасения. Бросаются прямо на стены.

— Наши потери?

— Все живы. Серьезных ранений нет. Они… — он задумывается, — летят, как мошкара на свет. Раньше у них был хоть какой-то разум. Сейчас лишь тупая упертость.

Я не хочу думать о том, что само собой рождается в моей голове. Ведь Кел’исс не может ими управлять? Вроде бы никто не может. Культ Трехглавого… только они могли. Но их не осталось. По крайней мере, я сама видела, как халларны собственными руками хватали представителей насажденного нам силой культа и утаскивали прочь. Младших послушников так и вовсе вешали прямо на деревьях, даже без суда.

Могли ли кто-то из них уцелеть? Конечно. Север большой. Но какой смысл насылать на хорошо защищенный город мелкие группы?

Я не понимаю.

— Что-то еще? — спрашиваю, затаив дыхание.

— Нет, госпожа. Слава богам, ночь прошла тихо. Красноглазых тварей больше не было.

— А что по заболевшим?

— Их много, — воин хмурится сильнее обычного. — Никто не знает, сколько именно, но много. И люди начали умирать. К этому утру почесть два десятка мертвяков.

С запозданием понимаю, с какой силой сжимаю кулаки, буквально протыкаю собственную кожу ногтями.

— Госпожа, — Эйстин немного понижает голос, — к вам ярлы. Одно ваше слово — и я спущу их со ступеней. Но, кажется, они не намерены в своих словах сдерживать ярость.

— Спасибо, Эйстин, — позволяю себе легкую улыбку. — Пусть входят.

Не нужно быть провидцем, чтобы предположить, о чем они хотят поговорить.

Всего их пятеро — не так уж и много. Исходя из всего происходящего в Лесной гавани, вполне могли быть и все.

После короткого приветствия, слово берет Финрор Лежебока. Что ж, не о сватовстве он пришел говорить, это уж понятно.

— Госпожа, не примите на дерзость, но люди желают знать, как вы собираетесь их защищать? — спрашивает нарочито громко.

— Защищать от кого? — на всякий случай уточняю я.

— Да кабы кто толком знал, — кривится Лежебока. — Твари какие-то шастают по Гавани. Кровь невинной скотине пускают. А глядишь, так то те самые одержимые, что который день к ряду сквозь частокол рвутся. Ан мы не слепые и не глухие, госпожа, чтобы ничего не подмечать.

— Кто-то из твоих людей, Финрор, пострадал от неизвестных тварей?

Вопрос явно ставит Лежебоку в ступор.

— Нет.

— А чьи-то люди пострадали от одержимых? — спрашиваю сразу всех.

И снова отрицательный ответ.

— Тогда что хотят мне донести славные ярлы? В чем ваши претензии? Не поверю, чтобы доблестных воинов напугали бабьи сказки.

— Сказки или нет, но одержимые идут, — не отступает Финрор. — Об этом все знают. И как это так сложилось, что идут они вровень с возвращением Чернокнижника? — он смачно сплевывает себе под ноги. — И эта странная болезнь, госпожа, что ты о ней знаешь? Наши самые сильные и выносливые воины лежат, аки младенцы. А иные, да будет тебе известно, уже пируют с предками. И из-за чего? Из-за пустого жара?

— Я обязательно первым сообщу именно тебе, когда что-то узнаю, Финрор. Или я неверно поняла твой вопрос — и ты в чем-то меня обвиняешь?

— Обвиняю? — усмехается он, оглядываясь на сопровождающих его ярлов. — Как можно? Всего лишь намекаю, что причина всех наших проблем сидит совсем недалеко. Желаете, мы даже сопроводим?

— Поджарить Чернокнижника — и вся недолга! — вклинивается в разговор Магвин Маленький волк. — Извести же намерился всех нас, чего думать.

— От него же, проклятого, мор пошел. Не иначе. Уж с одержимыми мы, дадут предки, справимся. Никто еще не разучился держать в руках топор. Но что делать с напастью, которую не увидеть и пощупать?

— Открой глаза, госпожа. Неужто былые чувства застили твой взор?

В зале повисает выжидательная тишина. Все пятеро смотрят четко на меня. Не отводят глаза, не пытаются смотреть мимо.