биолога Лидию Матвеевну пришлось побеспокоить. Вход в парадную на всякий случай перекрыли, поставили милиционера на втором этаже и другого — на улице перед входом. Лидию Матвеевну попросили войти с улицы, предупредив, что мы хотим смоделировать ее встречу с убегавшим субъектом, в роли которого выступит оперативник. Уговаривали ее не бояться, но биологиня все равно немного трусила, в чем нам призналась, и для профилактики хлебнула валокординчику, предусмотрительно принесенного с собой в мензурке. А после этого отважно распахнула дверь парадной.

Ей навстречу шагнул с лестницы Андрей в колготках, надетых на голову. Лидия Матвеевна охнула и привалилась к стене. С опаской глядя на Синцова, она не двигалась, пока не подошла я и не сняла с головы Андрея предмет женского туалета.

— Тьфу, — начал отплевываться герой следственного эксперимента, — и как в них только идиоты банки грабят? Слушай, — тихо спросил он у меня, — а вам в колготках не жарко? Ноги не потеют? Мне дышать нечем было, и носу больно… И не видно ни хрена…

— Вы знаете, — поделилась понемногу приходящая в себя свидетельница, — очень похоже. Очень.

Конечно, будь в парадной нормальное освещение, этот фокус раскрылся бы гораздо раньше. Но в тусклом свете далекой одинокой лампочки черты лица, прижатые эластичной тканью, скрадывались, создавая впечатление, что на месте лица плоский блин без глаз и носа.

Меня опять охватило знакомое нервное возбуждение: вот мы и приблизились к маньяку еще на шаг. Слава богу, не воскресший мертвец разгуливал по городу, издавая трупный запах, а некто вполне живой, скрывающий лицо под колготками (тривиальный прием, сто тысяч раз проэксплуатированный в художественных произведениях), и, скорее всего, в одежде, снятой с трупа. Если это так, то странный запах тухлого мяса объясняется наличием разлагающейся крови на одежде. А это значит…

— Андрей, если кто-то расхаживает в окровавленной одежде, значит, он снял ее с трупа, уже после убийства! Правильно?

Андрей серьезно кивнул.

— Согласен. Это он. Тот, кто замочил блондина и отрезал ему голову. Между прочим, у тебя телефон звонит.

Я порылась в сумке и вытащила свой охрипший мобильник. Костя Мигулько. Господи, что там у нас еще стряслось?!

— Да, Костя?

— Машунь, спишь, что ли? Не разбудил?

— Да ты что! Мы тут с Синцовым работаем вовсю.

— Да? Придется еще поработать, — объявил наш начальник убойного отдела. — Раз ты с Андрюхой, значит, на колесах?

— Да, — подтвердила я с замиранием сердца. Неужто еще один обезглавленный труп? Или нашлась голова, отрезанная у блондина?

— Помнишь, где безголового нашли? Давайте подъезжайте, я тут посторожу.

— Что посторожишь?

— Приезжай. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. — И он отключился.

— Давай хоть кофе выпьем, — предложил Синцов, узнав, что нам предстоит тащиться с улицы Евгеньевской на окраину нашего района, к месту обнаружения обезглавленного трупа, где убойный отдел накопал еще что-то интересное. — А то когда еще придется.

Мы зашли в торговый центр, где работало маленькое круглосуточное кафе, к моему удивлению, забитое людьми в этот ночной час. Никогда не понимала тех, кто без всякой цели тусуется ночи напролет; вот если мне представлялась такая возможность, я никогда не тратила драгоценные ночные часы впустую, ночью я спала.

Андрей усадил меня за столик в уголке — единственный свободный, и то потому, что на двоих. Все остальные столы были заняты компаниями юных барышень и кавалеров, уставлены чашками разнообразного кофе. Мне вдруг смертельно захотелось есть, так что даже слегка замутило, и Синцов, точно уловив на расстоянии импульс моего пустого желудка, принес от стойки не только кофе, но и два куска пирога с грибами. Я посомневалась было, стоит ли лопать пирог на ночь глядя, но, вспомнив добрые советы женских журналов, уверявших, что нельзя есть менее чем за два часа до отхода ко сну, успокоилась: уж в ближайшие-то два часа отход ко сну мне никак не грозил, так что можно было спокойно расправиться с пирогом.

— Ну что, Андрюша, — подколола я его, — сменял шило на мыло? Опять в твоей жизни ночные кафе, желтые мигающие светофоры и работа до утра, да? Сидел бы в своем УБОПе, шел бы тебе год за полтора. А так ни за что жизнь свою тратишь.

Он, вопреки моим ожиданиям, улыбнулся. Я отметила, что настроение у него стремительно улучшается. Но, в общем, поводы были: кое-что начало проясняться.

— Скажи мне, Маша, твой муж в тебе уверен?

— А почему ты спрашиваешь? — изумилась я.

— Ха! Ты столько времени проводишь с орлами-сыщиками вроде меня. Согласись, я — мужчина хоть куда, а?

Я горячо согласилась. Вот таким Синцов мне нравился гораздо больше. И хотелось идти за ним на край света. В хорошем смысле, конечно. К раскрытию преступлений.

На крошечном заасфальтированном пятачке посреди пустыря за новостройками нас ждал Мигулько, щуря красные, бессонные глаза. Он чуть не прослезился, получив от нас завернутый в салфетку кусок пирога с грибами.

— Матушки мои, еще теплый! — он прижал пирог к груди и благодарно посмотрел на нас. — Обо мне так мама только заботилась…

Бережно развернув салфетку, Костик сначала вдохнул аромат выпечки, а потом медленно, с наслаждением откусил полпирога, и с набитым ртом стал рассказывать, кивая на кучку каких-то тряпок, притулившуюся на краю асфальта, у самой травы.

— Вот, опять собачники нашли, грамотные уже, сразу нас позвали. Похоже, одежонка-то с трупа. Джинсы и полосатая такая рубашечка… Маша, как она называется?

— Поло, — ответила я, присев на корточки перед скомканными джинсами и полосатой рубашкой, брошенными на землю. От них явственно тянуло тухлятиной. Поискав глазами прутик или палочку, я полезла в сумку за шариковой ручкой и, подцепив ею рубашку, попыталась расправить ее на асфальте, чтобы рассмотреть. Чуть левее и ниже застежки ткань была прорезана, и края прорехи запеклись от крови. С левого боку, под мышкой, трикотаж рубашки представлял собою сплошное заскорузлое пятно засохшей крови. Значит, ножевое ранение было прижизненным и человек после ножевого удара упал, кровь из раны потекла вниз, на бок.

Пошерудив в траве концом шариковой ручки (ее тут же надо и бросить), я подцепила еще какую-то тряпку, вытянула ее на асфальт и расправила. Это были женские надеванные колготки. От тех, что сегодня напяливал себе на голову Синцов, они отличались цветом: я покупала их телесного цвета, а тут, насколько я могла видеть в призрачном мерцании белой ночи, брошены были колготки цвета «антрацит». Достаточно дефицитного, между прочим, цвета.

Сидя на корточках, я повернулась к мужчинам.

— Он где-то здесь живет, вот помяните мое слово.

— Я тоже об этом подумал, — сказал прожевавший пирог Мигулько. — Только вот