— Сумасшедшая! Совсем рехнулась! Если б не верили, не говорили бы тебе всё.

Нюра остановилась.

— Ничего вы не понимаете. Ничего не знаете...

И Вдруг ГОРЯЧО:

— Вы думаете, мне как? Хорошо? Сама не знаю, куда деваться. Мне как в школу теперь ходить, так лучше бы я умерла. А мама ничего не понимает. Ей говори, не говори — один толк. То ругается, то плачет... Комсомолкой быть? Как же я буду? Меня вон в школе заставили раненым офицерам кисеты шить А не шей — что будет? Либо меня мать со света сживет, либо ее шомполами бить станут. Я шью, а сама думаю: что ж я делаю? Может, те офицера уже давно моего батьку казнили. Плакать мне хочется, я не плачу, сама себе говорю; «Не плачь, не плачь, лучше смейся, чтоб никто ничего не знал». Заплачь —

одна Лелька три дня издеваться будет. Видите как? А вы меня в комсомол... А потом тоже вспомните: «Белым кисеты шила».

Нюра хотела еще что-то сказать, но раздались чьи-то шаги, и она умолкла.

— Степа! — обрадовалась Даша.

В сарай тихо вошел высокий парень в потертом и тщательно залатанном кожушке, в серой солдатской шапке. Всматриваясь в сидящих в темноте девочек, он поздоровался с ними, остановился у дверей и стал внимательно прислушиваться.

Оля продолжала свой разговор с Нюрой:

— Ты говоришь — кисет. Ну что ж... Это, конечно... Но мы же знаем, что ты не по своей воле.

— Ясно, — ухватилась за эту мысль Даша. — Чего ты, Нюра, в самом деле? Ты говори: согласна или не согласна?

— Я и сразу была согласна, — неохотно ответила Нюра, — только ничего я не знаю... Что ж мне теперь делать? Ну, буду я комсомолкой, буду с вами. Но ведь я же и так с вами. А потом что? Опять кисеты шить? — уже с досадой сказала она. — Вы ж объясните, что ж вы теперь сами делаете?

— А мы еще только сговариваемся, — боясь выдать свою радость, осторожно ответила Даша. — Мы еще сами ничего не знаем. Что нам скажут, то и будем делать. Может, куда пошлют, может, где оружие надо спрятать. Вон Оля рассказывала, что в городе такие хлопцы! Кто к красным прорвался, те на фронте.

— Да, — все еще прислушиваясь к чему-то, тихо сказал Степа, — только прорваться туда трудно...

— А девчата? — спросила Нюра.

— Есть и девчата.

—С винтовками?

- Да.

— Может, и правда, — задумалась Нюра. — А еще что?

— Еще? Вот Таня сказала мне: «Уезжай в свою станицу, собери самых-самых надежных хлопцев и девчат, таких, что против белых, что жизни своей не пожалеют. А работа найдется...» Мне здесь еще к одному человеку сходить надо. Тоже городской. Я уже с ним раз видалась, да только не успела все спросить. Может, завтра опять пойду к нему.

— К кому? — спросила Нюра.

— Этого сказать нельзя.

— Значит, опять не верите мне?

— Заладила свое. А ты не спрашивай. Так принято у комсомольцев.

Где-то поблизости залаяли собаки. Степа опять встрепенулся. Оля заметила его волнение.

— Что ты все слушаешь? — тревожно спросила она.

— Тсс... Не шуми...

Он еще постоял и стал рассказывать:

— Сейчас, один человек чуть не пропал. Иду сюда к вам мимо кладбища. Темно. И вот слышу шаги. Место глухое. Я остановился. Вдруг шум, крик, а потом с винтовки кто-то раз-раз! И побежали. Я тогда через забор да за могилки, в самую темь забрался и притаился. Опять кто-то бахнул с винтовки. Слышу, кричат: «.Обходи! Обходи с той стороны! Держи его! Лови!» Я догадался, что человека казнить вели, а он вырвался и убежал. Слышу—ходят кругом, ищут, ругаются, сернички зажигают. То ко мне ближе, то от меня дальше. Я лег, не дышу. Жуть берет. Потом стало тише, ушли... Что, думаю, делать? Вылезать или не вылезать? Подождал еще. Тихо... Я поднялся. Только хотел идти, вдруг слышу,—стонет кто-то да совсем близко. Я аж сел. Слушаю... Опять стонет. Я — к нему. Он замолчал, подумал, что я из тех, кто его ловит. Я еще ближе к нему подкрался, а он от меня, от меня, а сам вот-вот упадет. Раненый. Схватится за дерево, постоит и ковыляет дальше. Я шепчу: «Не беги, не беги, я не кадет. Не беги, пропадешь». Он остановился. Тля, нул я, а это...

— Кто же? — невольно вырвалось у девочек.

Степа молчал.

— Да не бойся. Нюрка ж теперь наша, — сказала Даша.

Степа еще помедлил. Потом присел и продолжал:

— Только смотрите, девчата, чтоб никому ничего! Понимаете? По-комсомольски. То был Илья Гаркуша, что еще весной с фронта пришел раненый. Помните? Когда наши отступали, он в тифу лежал. Вылечился. Его не трогали, а недавно взяли и посадили. Он хотел бежать из тюрьмы, а его поймали и приговорили к казни... Я его под руку взял, и мы пошли, а куда идти — сами не знаем. Гадали, гадали, путались, путались, да и пришли в одно место. А куда пришли — про то спрашивать не надо.

Он поднялся и стал бродить по сараю. В самом темном углу остановился, пошарил там что-то и позвал:

— А ну, идите сюда, девчата.

Те обступили его.

— Вот тут бы в стене дыру сделать, — сказал он. — Будет лазейка прямо на огород. Если нас кто-нибудь здесь захватит, мы — раз! и до свиданья. Ищи ветра в степи. Отверстие пробить, камышом прикрыть... Как думаете? И вот что надо сделать... Гаркуша хоть и спрятался, а кто его знает, что дальше будет. Надо его так укрыть, чтобы никто не нашел. И рану ею лечить надо. Сейчас, правда, мы ничего не выдумаем, а завтра я кой-что порасспрошу у людей, опять соберемся здесь и будем знать, как и что. Завтра приходите, девчата, сюда. Только ты, Нюрка, гляди теперь в оба. Ты теперь у нас, знаешь, кто? — Он лукаво посмотрел на нее и, склонившись к уху, прошептал: — Ком-со-мол-ка...

— Fly тебя! — смутилась Нюра и отвернулась.

8. Девушка с хутора

на

Степа подошел к дверям, распахнул их и вдруг удивленно Крикнул:

— Глядите!

Все подбежали к нему.

Легкие белые хлопья бесшумно и обильно падали на