– Нет, – жестко высекаю я. – Нет. Нет. И еще раз нет. Ни за что, Марин!

– Ну, Дань…

– Выйди на хрен, Марин! – повышаю голос, не замечая того, что сваливаюсь в панику. – Шуруй в свою комнату, сказал. Если страшно, маме звони! Какого хуя сюда притащилась? А если бы я оставил тебя на даче одну? Ты, блядь, хоть когда-нибудь головой своей думаешь? Или она у тебя только для красоты?!

Лица ее в темноте не вижу. Но обиженный вздох поймать приходится.

– Сволочь бессердечная! – выталкивает она с отчетливой дрожью.

– Именно так, – подбиваю я.

Стискивая челюсти, торможу дыхалку. Жду, что Маринка обидится и уйдет. Только вот… Не в этой жизни! Перемахнув через меня, она нагло занимает свободную половину кровати, еще и тянет на себя простынь, которой я укрываюсь.

Мою, блядь, простынь… Просто немыслимо!

– Спокойной ночи, Дань… – шелестит она из темноты.

– Доброе утро, Марин! – рявкаю я. Включаю бра и дергаю свою простынь обратно. – Выплевывайся. Немедленно! Иначе сам тебя вытряхну.

– Ты нормальный? – визжит кобра. Поелозив задницей, садится, но убираться не спешит. – Нет, ты точно псих! Что за бзик, блин? Чем я тебе мешаю? Я очень даже тихо сплю! Ты через минуту о моем присутствии забудешь, отвечаю!

– Забуду. Конечно, – для самого себя какие-то странные, задушенные, крайне глухие интонации выдаю. А потом быстро вдыхаю и резко выкрикиваю: – О тебе, блядь, забудешь!

Чарушину это, к сожалению, не отталкивает.

Лишь подбивает на подстрекательство.

– Проверим?! Проверим, Дань?!

– Нет, Марин! Нет!

Только после этого между нами прокрадывается первая затяжная пауза. Трудно определить, насколько долго молчим. Минуту или чуть больше, но ощущается долго. Мы будто зависаем, не зная, что делать дальше.

– У тебя какой-то жесткий пунктик против совместного сна… – шепчет Чарушина крайне тихо. Без особых эмоций, почти ровно. Немного задумчиво. – Я бы могла помочь тебе от него избавиться.

– Нет, Марин.

Не могла бы. Потому что я не хочу от него избавляться.

Это не просто психологическая блокада, хотя и она тоже. Это прежде всего сознательный выбор.

– Дань… Ничего в этом страшного... Давай заночуем вместе, и ты сам поймешь, что…

– Нет, Марин, – повторяю в разы жестче.

– Тебе, что, меня совсем не жалко? – пищит она, в очередной раз меняя тон. – Сможешь спать, пока я там одна-одинешенька от страха трясусь? Сможешь?!

– Смогу! – заверяю чересчур агрессивно. – Прекрасно, Марин, спать буду! Чудесно! Как обычно!

– Ну и… Ну и ладно, Дань! – выдает крайне высоким тоном. На самой верхней октаве он дрожит. С шумом вытолкнув воздух, уже совсем тихо шелестит: – Пошел ты…

Еще две секунды, и кобра реактивной ракетой уносится прочь, а я с облегчением откидываюсь обратно на спину. Перевожу дыхание. Прикрываю веки. Замедляю ход сердца. То есть… Я, мать вашу, только пытаюсь это сделать. Безуспешно. Долбит оно. С такой дурью, будто стараниями каких-то высших сил вознамерилось вынести мне ребра.

Мне похрен. Похрен, что ей страшно. Похрен.

Я что, обязан ее всю оставшуюся жизнь нянчить? То, что она Чарушина, не значит, что я буду о ней заботиться в ущерб себе. Спать с ней в одной кровати – это уже за гранью. Нет, на такое я точно никогда не пойду. Никогда.

Много чего еще прокручиваю в голове. И в конце что? Поднимаюсь и, мать вашу, иду к Маринке. Не ищу себе оправданий. В тот момент у меня их нет. Думаю лишь о том, что придется просто не спать. Пусть она дрыхнет, а я – нет. Не буду. Ни за что.

Едва открываю дверь в Чарушину комнату, ярость по груди вверх обжигающей волной рвется. А опадает уже каким-то гребаным восторгом.

– Марина, блядь… – выдыхаю сдавленно.

Как бы то ни было, охуеваю, конечно, знатно.

Круг из толстых свечей, и мелкая полуголая ведьма в центре этого мистического огня в долбаной позе лотоса со сложенными перед грудью ладонями – далеко не каждый день такое увидишь.

– Что за шабаш ты тут, мать твою, устроила?

– Тебя призываю, – улыбается она. – Как демона.

– Призвала? Сейчас жалеть будешь!

Только шагаю к кругу, Марина подрывается на ноги и, перескакивая свечи, уходит в сторону. И… Я снова теряюсь, как баран в стаде овец.

В кожаном корсете и БДСМ-портупее я ее и представить не смел. А она, блядь, взяла и вырядилась! Точно смерти моей добивается. Стискиваю челюсти, натужно тяну носом воздух и, шагая дальше, на ходу срываю с кованой кроватной спинки какой-то черный, достаточно широкий ремень.

– Знаешь, что такое БДСМ, Марин? – интересуюсь приглушенно, будто между делом.

Она, отступая, нервно отводит взгляд. Пережатая кожей грудь с открытыми торчащими сосками бурно вздымается. Ноги явно теряют твердость, заплетаются так, что она едва не падает. Поддеваю пальцами одну из черных подвязок на набедренной части портупеи, дергаю на себя и накидываю на шею ремень. Ловко затягиваю и защелкиваю пряжку.

– Ты… – выдыхает ведьма в замешательстве. Сглатывая, суматошно исследует мое лицо. А я – ее тело. Демона хотела? Получай. – Читала немного, Дань…

– Боишься?

– Не знаю… А ты… Тебе нравится БДСМ, да? – пищит, едва ли не на грани обморока.

Но не сопротивляется.

Маринка моя… Что бы я с ней не делал, она никогда серьезно не брыкается. Покорность – одна из черт, которые она проявляет только во время близости.

– Балуюсь иногда. Не больше, – выдаю будто лениво и тяну ремень вниз, вынуждая ее опуститься передо мной на колени.

Достаю из кармана телефон. Снимаю блок и ловлю Маринку в фокус.

– Что ты творишь?

– Фоточку на соточку, – ухмыляюсь я.

– Э-э-э… Я не хочу, Дань.

– Поздно. Щелкаю.

– А теперь… Теперь что делать? – спрашивает, когда отбрасываю трубу.

– Коротать ночь, ведьма… – сдергиваю штаны до колен. Сжимаю член ладонью. Шагаю ближе и, расставляя пошире ноги, замираю. – Сосать будешь, пока не рассветет.