Шрифт:
Закладка:
Мод, который Ричард Уэйт окрестил «очень британским стилем»[13], изначально возник и укрепился в лондонском Сохо в конце 1950‐х под влиянием новоявленных «модернистов» от джаза, строго противопоставлявших себя ревнителям господствовавшего в ту пору джаза традиционного[14]. «Модернисты» были этакими Каинами, стильно одетыми, нарочито изломанными выходцами из рабочего класса, и отличались от Авелей – любителей задорного традиционного джаза – по всем параметрам. Традиционный джаз пользовался в свое время невероятной популярностью – главным образом среди демонстративно вульгарных представителей среднего и высшего класса. В ряды его поклонников входили Кингсли Эмис, Филип Ларкин и Джордж Мелли, которые все впоследствии писали о том времени словно о каком-то утраченном Эдеме. Ларкин вел колонку о джазе в The Telegraph с 1961 по 1968 год, и примерно в эти же временные рамки попал тихий восход мод-движения – и его шумное падение.
Внешне «традиционалистов» отличал налет богемной неряшливости (дурацкие шляпы, мешковатые свитера, дафлкоты), в то время как «модернисты» одевались с продуманной аккуратностью. Первые были британцами до мозга костей (уважали настоящий эль, британское движение за ядерное разоружение, передачу «The Goon Show»[15]), вторых же, словно охочих до всего блескучего сорок, манило все европейское: от «Тур де Франс» до кино французской «новой волны». Одним был люб Акер Билк, другие боготворили Телониуса Монка – даже полвека спустя нетрудно понять, почему им проблематично было уживаться в одном клубе, в одном городе, да и в одной стране. Если для оксбриджских «традиционалистов» кто и был иконой, то это Бертран Рассел – и Фредди Айер до кучи, для пущего эффекта; «модернисты» делали ставку на более темную лошадку: экзистенциализм. Вопрос о том, насколько страсть модов к континентальной философии была позой, а насколько серьезной заинтересованностью, остается спорным. Даже если это «простая» поза, то все равно презанятная. Угрюмое социалистическое кино британской «новой волны» изображает персонажей из рабочего класса прокоптелыми ломовыми лошадьми, дюжими мордоворотами, которые глазом не моргнув уговорят двенадцать пинт за вечер; эстеты с томиком Камю под мышкой были птицами редкими.
Традиционный джаз был по душе тем, кого более-менее устраивало положение вещей внутри определенного «коридора» английскости. Моды чувствовали смутный укол тревоги при мысли о том, что сулит будущее. Американский джаз и европейское кино были не просто шпаргалками о том, как носить лоферы и галстук, – они давали аудитории возможность остановиться и задуматься. Ретрограды-«традиционалисты» и прощелыги-«модернисты»? Без сомнения, не всё было так четко и ясно. Пролистайте литературу того времени (Робина Кука, Александра Барона, Колина Макиннеса), и вы окунетесь в воды затерянной реки со множеством отдельных, но смежных притоков: гей, преступник, еврей из Ист-Энда, отщепенец из высшего класса, денди из низшего класса; красавчик из числа сомнительных персонажей романов Кука о Челси и протагонист Барона Гаррибой Боас – протомод. «Я всегда одеваюсь элегантно, этого не отнять», – заявляет Боас. «Хороший костюм из мохера, темно-синий, фасон этого года. Ослепительно белая рубашка, сдержанный шелковый галстук ржавого цвета. Покупайте достойную одежду, даже если придется потом голодать».
Уэйт уделяет так мало внимания периоду ранних «модернистов», как это только возможно. Стоит признать, направления философской мысли проследить сложнее, чем модные тренды, но ему этот мутный горизонт, кажется, откровенно неинтересен. Сартру он посвятил одно предложение, упомянув его «знаменитое изречение „Чтоб быть свободным, необходимо действовать“». Погодите-ка, разве это его знаменитое изречение? Я Сартра читал сорок лет назад и не помню точно, но навскидку мне приходит в голову (на голове моей, кстати, стрижка с обложки альбома «Chet Baker & Crew», вышедшего на лейбле Pacific Jazz Records в 1956 году) вот что: «Сущность человека не предшествует его существованию». Или как насчет: «Человек обречен на свободу»? Ну или (как не вспомнить афоризм, который так и просится в какую-нибудь телевикторину): «Ад – это другие»? Я загуглил это самое «знаменитое изречение» и не нашел ровным счетом ничего (Уэйт не дает никакой ссылки). Про экзистенциализм у него тоже всего одно… Постойте, да ведь это то же самое предложение, что и про Сартра. У них одно на двоих предложение. Пополам. (Уэйт мог бы хотя бы упомянуть о роднящем Сартра с модами пристрастии к амфетаминам. При чтении «Тошнота» определенно напоминает один долгий отходняк от зубодробительного наркотического кайфа.)
Впоследствии представителям мод-культуры стало важнее покупать правильные пластинки и носить утвержденную униформу, но на нервном «модернистском» рассвете ощущался настоящий голод по фильмам, книгам, разговорам; или, как выразился Уэйт в первом подзаголовке своего введения: «Амфетамины, Жан-Поль Сартр и Джон Ли Хукер». Хорошая фраза, хоть она и стащена из интервью, вышедшего в более ранней книге «Дни из жизни» («Days in the Life») – великолепной устной истории контркультуры 1960‐х авторства Джонатона Грина. (На самом деле Грин ее тоже вынес в подзаголовок. Мне это кажется немного вторичным: использовать чью-то цитату – ладно, но копировать еще и структуру?) Ранние моды были навигаторами, Магелланами послевоенных просторов досуга, который предстояло еще вообразить, отлить в ту или иную форму. Выбор был превелик: музыка и одежда, секс и сексуальность; речь и язык всякой швали, разнообразных пижонов и фанатов поп-музыки; транспорт и путешествия; ночной разгул и тихие домашние вечера. По сути, все то, что мы сейчас понимаем под «молодежной культурой». Это была пьянящая пора переопределения; но здесь же проявляется первая мигренозная вспышка парадокса, который впоследствии расколет модов и определит другие субкультуры: то, что начиналось как принципиальный отказ от неблагодарной рутинной работы с девяти до пяти, нашло свое наиболее яркое уличное выражение в заядлом консюмеризме. Как сформулировал это Питер Гэй, перефразируя Вальтера Гропиуса: «Лекарство от болезней современности – современность в большем количестве и правильного сорта». Как будто сам мод ожил и заговорил.
Мысль эту Гэй высказал в книге «Веймарская культура» («Weimar Culture: The Outsider as Insider») 1968 года, и ее подзаголовок здесь тоже весьма кстати: «Аутсайдер как инсайдер». Противоречие между стремлением к уникальности и потребностью быть частью группы лежит в основе всех субкультур. Для модов, как и для ситуационистов (которых у Уэйта в алфавитном указателе нет), существовал конфликт между буйной групповой идентичностью и индивидуализмом. Они могли гулять веселой компанией, а дома разбредаться по углам, закатывать шумные пирушки, но и
