Алексей Осипович тут же объяснял физическую сущность явлений природы. Крестьяне слушали с большим вниманием. Вид у них при этом был оторопелый.

Между тем разговор перекидывался на житье-бытье… Живем впроголодь, жаловались мужики, хлеба редко у кого до рождества хватает, приходится занимать у помещика или у деревенских богатеев. А уж потом за эту милость гнешь спину на барских полях. Да разве когда рассчитаешься! Так весь свой век и ходишь у барина в должниках.

Постоянной бедности сопутствовало горькое пьянство. Дурная слава была у придорожной деревни Жердево. В этой деревне был кабак и лавка, торгующая баранками да селедками. Редкий день в Жердеве обходился без зверской драки. Вываливались из кабака пьяные мужики. валтузили друг друга, катаясь в придорожной пыли.

А между тем в Жердеве было волостное управление. Но властям недосуг заниматься наведением порядка. Главная фигура в «волости» – писарь Трущенков. Он единственный грамотей в округе, в страхе перед ним пребывал даже сам волостной старшина – неграмотный кулак.

Трущенков – великий взяточник. Приближаясь к приземистому дому, в котором помещалось волостное управление, крестьянин-проситель держал за пазухой мзду. За составление прошения в зависимости от сложности дела следовало писарю полбутылки, курица или даже поросенок.

Грамотный человек в ту пору – большая редкость. Семена просвещения скупо были рассеяны по деревням и селам нашего Рославльского уезда. О такой жалкой, редкой всходами ниве в народе говорят: «Колос от колоса, не слыхать и голоса». Так оно и было.

Гимназия

Хорошо мне жилось у Смирновых. Все: и сам глава семьи Александр Иванович, и его жена – добрейшая Екатерина Федосеевна, и старшие сыновья Александра Ивановича – Миха ил и Николай, и дочери Анна и Мария – поощряли мои способности к рисованию и прочили мне дорогу художника. В разговорах в семейном кругу вспоминались то памятник царю Петру, то гениальное «Явление Мессии» Александра Иванова, то будто между прочим кто-нибудь говорил о том, что в Рославле родился скульптор Микешин, создавший памятники в Петербурге, Новгороде, Киеве и других городах.

Алексей Осипович частенько брал в руки гитару и, сам себе аккомпанируя, пел романсы Варламова и Гурилева. Мария Александровна проникновенно пела «Выхожу один я на дорогу». Услышав впервые ее пение, я тотчас узнал слова, написанные на перегородке нашей деревенской школы. Мне сказали, что автор этого замечательного поэтического создания Михаил Юрьевич Лермонтов. Для меня в этой волнующей душу песне впервые открылась связь поэзии с музыкой…

1. Сергей Конёнков в конце 1890-х годов.

Сергей Конёнков родился 10 июля 1874 г. Местом его рождения стала деревня Караковичи, что расположена в Смоленской губернии (сейчас это Смоленская область, Ельнинский район). Семья была достаточно зажиточной, хоть и являлась крестьянской. Мать Конёнкова умерла, когда мальчику было четыре года. После её смерти он рос в доме своего дяди, который достаточно рано заметил необычные способности племянника.

Осенью Смирновы решили везти Сашу в Рославль сдавать вступительные экзамены в гимназию. Снова пригласили к себе в имение дядьку Андрея и сообщили ему, что следует повезти на экзамен в Рославль и меня, как о том договаривались еще прошлой зимой. Андрей Терентьевич после долгих размышлений окончательно согласился на такое рискованное, неведомое в крестьянстве предприятие.

Всей семьей стали собирать меня в дорогу. Одежда моя была из рук вон плоха. Рубашка кое-как закрывала тело, штаны худые, на ногах старые башмаки. Подштопали, подлатали мою одежду. Вымыли, причесали меня самого. Усадили в телегу, в которую был впряжен старый и верный конь Пегарка – его привели на коненковский двор, еще когда моя мать выходила замуж.

…Гимназия в Рославле – большое двухэтажное здание – поразила меня своим внушительным видом. Не то, что наша деревенская школа! У дверей стояли важные швейцары. Они направили нас в класс, в котором должен был состояться экзамен. В коридорах шумела приехавшая на экзамены молодежь.

Нас экзаменовали по русскому, арифметике, географии. От волнения я свою фамилию написал с маленькой буквы. Спохватившись, переправил на большую. Экзаменатор – это был Василий Ильич Ласкин, – добродушно улыбнувшись, счел за ничто это и поставил хорошую оценку. Удовлетворили мои ответы и других экзаменаторов.

Меня приняли в первый класс. Сашу Смирнова тоже приняли. Саша и я рассказывали о нашем страхе на экзаменах. Передавали, как могли, что пережил каждый из нас.

Начали говорить о том, чтобы нас прилично одеть. Заказали в богатом магазине напротив нашей квартиры, у Якобсона, гимназические костюмы по 8 рублей. Дядя Андрей грустно смотрел на предстоящие расходы. Не знаю уж, как он рассчитался. Только за фуражку с вензелем «РПГ», помню, нужно было заплатить один рубль двадцать пять копеек.

Сашу определили на квартиру к священнику, преподавателю гимназии. А меня дядя Андрей повел на Рачевку, в бедный мещанский квартал, где снял мне за 7 рублей в месяц угол. Около окна поставили кровать и стол для занятий.

Дядя Андрей на прощанье приказал мне учиться получше и уехал. Я остался один в городе, который на первых порах показался мне большим и чужим…

С трепетом явился утром в гимназию. Швейцар показал, где раздеться. где снять калоши и повесить фуражку.

Нашел свой класс и сел за парту. Гимназисты-второгодники. знающие порядок и обстановку, обступили новичков.

– Первое правило у нас – не быть ябедником! – и тут же давали новичку в бок тумака.

Меня спросили, как зовут, и. подав листок бумаги и ручку, приказали писать под их диктовку: «Лей, лей, не жалей, клянусь, божусь, не рассержусь» – и вылили мне на голову стакан воды, повторяя уже слышанный завет: «Будешь ябедничать, получишь еще тумаков». Изрядно исколотив нас с Сашей, спросили:

– Ну как, поняли?

– Да, поняли, – ответили мы дружно, подчиняясь гимназическим законам товарищества.

Потом спрашивали:

– В бога веруешь?

Я по простоте душевной отвечал:

– Да, верую.

– Дурак, – хохотали гимназисты. – Бога нет, а если бывает гром и молния, так это электричество.

Они быстро обратили меня в свою веру. Я подчинился общему духу гимназии…

Чувство великой благодарности на всю жизнь сохранил я к нашему гимназическому учителю русского языка – Василию Ильичу Ласкину. Как много дал нам Василий Ильич в смысле развития понимания красоты и поэзии! Он распахнул перед нами двери в огромный прекрасный мир русской литературы, он открыл для нас образное богатство родного языка. Он читал нам избранные рассказы и отрывки из крупных произведений с неподдельным увлечением.

Когда Василий Ильич читал «Капитанскую дочку», «Очерки бурсы» Помяловского, «Три смерти» Толстого, лермонтовского «Героя нашего времени»