— Нет, неправда, — призналась я.

— Я даже не знаю, рада я или нет… — всхлипнула Корделия и, довольная, вытерла нос моей салфеткой. — Но шутка была забавная.

Глава 2

Аулстоун-роуд отнюдь не принадлежала к числу респектабельных улиц Клакенуэлла, а дом номер 14А выглядел среди других ее зданий самым ветхим и заброшенным. После условного стука — два удара — пауза — и снова три громких удара — я, стараясь не дышать, замерла перед облупившейся крашеной дверью около площадки, служившей местным писсуаром.

Наконец мне открыли, пахнуло густым табачным дымом. В нем можно было уловить и запах марихуаны.

— Пароль! — требовательно произнес женский голос.

— О, сейчас, минуту… Погодите, я совсем забыла… Кажется… «Парижская коммуна».

— Это старый, с прошлой недели… — Я услыхала скрип задвижки. В полумраке прихожей блеснули живые глаза Елены, которую обычно все называли Елл. — Неужели так трудно запомнить новый пароль?

— Извини, — скромно произнесла я. Когда придет время восстания, подумала вдруг я, Елл не замедлит обличить меня как шпионку, принадлежащую к аристократическому сословию, хотя самим Доджем на прошлое Рождество мне была подарена книга князя Кропоткина «Борьба за хлеб». Но, увы, к стыду своему, я так и не продвинулась в ее изучении дальше второй главы.

Обходя хлипкие стопки памфлетов и газет, наваленные прямо на полу, на нижних ступенях, и задыхаясь от запаха винного перегара, наполнившего помещение, я проследовала за Елл в штаб-квартиру КПРТД. Додж, сидя на столе в окружении прилежно внимавших ему неофитов, кивнул мне в знак приветствия и продолжил яростную атаку на марксистскую теорию разделения труда. Все его аргументы я уже слышала не один раз и, нимало ими не интересуясь, отправилась на кухню выпить чаю.

— Ты думаешь, что нужно держаться подальше от плиты и быть шлюхой в постели, чтобы понравиться мужчине? — бросила мне Елл, войдя на кухню. Она была единственным человеком КПРТД умевшим сносно готовить, и на самом деле более хозяйственной женщиной, чем я.

Я жадно посмотрела на румяный, аппетитно пахнувший пирог.

— Прости, я не поняла… — нарочито рассеянно откликнулась я, оставляя себе время на раздумье. Елл всегда действовала мне на нервы. Она молчала и скребла ногтем застывшую каплю желтка на эмалевом покрытии плиты.

— Что, скажешь, ты не презираешь мелкую работу? Этим ты и предаешь нас.

— По-моему, в мытье посуды нет никакой политической подоплеки, — возразила я довольно миролюбивым тоном.

— Политическая подоплека есть во всем… Ты хочешь, чтобы Додж отказался от своих принципов, тогда бы ты за него взялась и вертела бы им как тебе вздумается. Хочешь заставить его жениться, чтобы он тоже работал за нищенскую зарплату.

Я молча смотрела на Елл. Она была далеко не красавица. Бледная и тощая, а веки у нее всегда красные и опухшие. Ссориться с ней мне совсем не хотелось, и я сделала попытку разубедить ее:

— Мне кажется, он вовсе не думает о женитьбе. Я отлично знаю, как важно для него его дело и как он ему предан.

Елл свернула самокрутку и, закурив, выдохнула дым прямо мне в лицо.

— Ты просто сучка! — бросила она мне и, повернувшись, ушла с кухни.

— Неужели ты не можешь с ней не ссориться? Или все женщины таковы? — спросил Додж, когда мы шли пешком к месту демонстрации. — Я сейчас должен идти вместе со всеми нашими товарищами из комитета, и мне просто не до этого.

Прохожие глазели на нас с любопытством, пока мы шли к площади Парламента. Но лица не выглядели дружелюбными.

— Честное слово, я пыталась с ней помириться, но некоторые люди вообще неспособны вести себя корректно. Я даже не могу понять, за что это она меня возненавидела.

— Ты тут ни при чем, только твое долбаное упрямство. — Додж посмотрел на меня с тем строгим осуждением в глазах, к которому я уже успела привыкнуть и на которое не обращала внимания. — Она просто в меня влюблена — и все.

Когда мы пришли на площадь, Додж взобрался на большой деревянный ящик, специально принесенный Хэнком и Отто, нашими верными сподвижниками, и начал свою речь.

Каждый раз, глядя на него во время выступлений, я приходила в восхищение. Он был неотразим, когда загорался яростным, неукротимым гневом и словно бы парил над слушателями на невидимых крыльях, указывая им путь к освобождению. Но как только запал его иссякал, руки опускались, а голова уныло склонялась на грудь, он впадал в глубочайшую апатию и становился совершенно равнодушен к происходящему вокруг. Непререкаемым лидером он казался только на расстоянии. По сути своей Додж был человеком последовательным и порядочным: проповедуя отказ от гедонистического и потребительского отношения к жизни, он сам ел очень мало и жил весьма аскетично. К тому же, как ни пошло об этом думать в такие минуты, издалека угри на его подбородке были почти незаметны.

— Порядок — это рабство, — начал он. — Рабство сознания. Порядок побуждает людей убивать друг друга на войне, это — источник классовой ненависти, разъединяющей трудящихся. Порядок принуждает тысячи рабочих отдавать все свое время и силы ради того, чтобы богачи, которые не делают ничего, продолжали набивать свои карманы…

— Ура! — закричала я со всеми вместе в ответ на революционные призывы Доджа.

Толпа волновалась, и среди собиравшихся я заметила не слишком дружелюбно настроенных полицейских. Внезапно меня обуял страх, какой обычно чувствует ребенок, вдруг осознав, что решился на рискованную выходку и что его ждет неминуемое наказание. Как раз в этот момент я услыхала голос продавца газет:

— Читайте свежие новости! Знаменитый актер арестован за убийство! Читайте свежие новости!

— Здесь, прямо перед вами, вы можете увидеть доказательство справедливости моих слов, — продолжал Додж, снова входя в раж. Он указал на пожилую даму в соломенной шляпке, с тростью и корзинкой, стоявшую впереди меня, и она вытянула вперед свою морщинистую шею, уставившись на Доджа. — Вот мать, которая может поведать нам правду о гнете капитализма. Сколько раз вам приходилось укладывать своих детей спать голодными? А сколько ночей вы корпели над работой, за которую вам платили жалкие гроши?..

— Позор! — закричал кто-то из наших сподвижников.

Пожилая дама оглянулась вокруг, что-то прошамкав беззубым ртом и явно наслаждаясь всеобщим вниманием.

— Сколько раз вам приходилось замерзать от холода, потому что уголь, который с таким трудом добывают шахтеры, нередко погибающие от отравления газом, поставляется на фабрики и заводы — ради увеличения прибыли их собственников?

— Возмутительно! — подхватили