16 апреля

Приглашение от ТВ: «Не хотите ли, не могли ли Вы как живой (и так далее) автор (нарочитая лесть!) принять участие в обсуждении в Госдуме проекта Федерального закона «О высшем Совете по этике и нравственности» в области кинематографии и телевидения»? «Конечно, не хочу, но буду». Пригласила с собой соратников: журналистку Н. Ларину и известную воительницу против «ювени́льной юстиции» И. Медведеву, боролись со страстью и, по откликам присутствующих, с «живостью и увлекательностью» за введение нравственной цензуры, столпом чего был никогда не цитируемый ныне Пушкин зрелых лет: «Ценсура есть установление благодетельное, а не притеснительное; она есть верный страж благоденствия частного и государственного, а не докучливая нянька, следующая по пятам шаловливых ребят». Думские организаторы обещали выпустить тематический сборник с нашими выступлениями, я послала текст. Читала корректуру. Но плетью обуха не перешибешь. Сборник не вышел.

7 мая

М.М. Новоселов из Ин-та философии, бывший коллега по «Философской энциклопедии», посетовал на одинокую жизнь: «Живу, никого не видя, в замке из слоновой кости…». Я: «Где вы берете кость? А я – в башне из бетона, хожу по улицам, никого не видя и смотрю политические сериалы и шок-токи по ТВ».

Яше Гладкому, упорному атеисту, в спорах о христианстве надо сказать, что лицо «христианской национальности» – парадоксально: «плачем и рыдаем» и «радуемся и веселимся» в одно и то же время.

12 мая

В МГУ на о. С. Булгакове я уже была, теперь там же – на Бердяеве, лучше только тем, что короче.

За последние годы из неуверенных, робких марксоидов повывелись беспардонные марксистские пустомели. Однако долг перед ушедшими требуется исполнять, я вспомнила фразу в ответ на приглашение Ю. Карякина прийти на задуманную им защиту диссертации по Бердяеву: «Должен же кто-то быть со стороны покойного, я приду». И в данном случае я постаралась выполнить свой долг, как я его понимаю, выступив против марксистских интерпретаций моего подзащитного. Однако предприятие это в подобной аудитории оказалось безнадежным донкихотством.

О, как я неинтересна в обществе неинтересных людей!

При советской власти слово «Бог» было заменено словом «Свет», сегодня символ «Свет» стал восприниматься в продвинутых кругах по большей части как атавизм из царства «тоталитарных ценностей». Кто больше кощунствует?

23 мая

На престольном празднике св. Николая Угодника была у о. Алексея Гостева в Жаворонках. Пережила «опыт маленького чуда» (выражение Наташи Трауберг) – почувствовала себя как в Царствии Небесном, где о. Алексей был подобен (и позой, и видом) сошедшему с рафаэлевского «Преображения» Спасителю (прости, Господи!).

29 июня, воскресенье

Редактирование хайдеггеровского сборника в изложении Бибихина. Это все равно, что «из болота тащить бегемота»; Хайдеггер (мое определение) есть «мыльный пузырь величиной с дирижабль». (А вообще, моя жизнь, действительно, ушла на вежливость, и еще – я «в сраженьях изувечен».)

Аверинцев рассказывал об Умберто Эко и его возне вокруг Академии культуры в Париже: суетится, потому что время его проходит; он не любит Сережу, который устроил целый скандал против включения того в Академию. Эко, по амплуа заступничек «за гонимых писателей», коих хочет сделать своей мафией; Сережа даже заявил, что если Эко примут в Академию, то он из нее выйдет. И еще по поводу Теодоракиса, призывающего как раз к расправам над ними, «гонимыми» в России: «Принимать такого в Академию невозможно. Дело это обсценное. Пусть ему, Теодоракису, дадут все на свете музыкальные премии, но в Академию – ни в коем случае». Аверинцеву составила компанию американка с ее непосредственной простотой, сказавшая: «Это будет нехорошо». Сережа тогда решил, что и в случае прохождения Теодоракиса он оттуда тоже выходит, и уже готовил объяснение этого для прессы, и даже подыскивал в уме французского редактора для своего текста. Теодоракиса прокатили.

С грустью поговорили о «Новой Европе», итальянская сторона без согласования с нами, русской редакцией, поместила в журнал воспоминания литературного пакостника Вик. Ерофеева о своей счастливой советской жизни с фотографиями его и Сталина. Мы с Ирой высказали итальянцам свой протест, Сережа тоже выразил свое смущение И. Иловайской. Итальянка Джованна оправдывалась, что она в это время куда-то отлучалась. Апология бредовая: просто невозможно, чтобы всё это некраткое время подготовку материала обдумывал и исполнял корректор. Дело наше с итало-русской, международной «Новой Европой», которое начиналось так бодро и весело, еще с Вадимом Борисовым (который, глядя на исчерканный мной перевод очередного Послания Папы, сказал: «Так Вы, Рената, пожалуй, Папу в люди выведете») движется, видно, под откос. Уж очень много стало разногласий и, в частности, по идейному плюрализму, так не идущему католикам.

4 октября

Сережа, как всегда, пожелал мне то, в чем я прежде всего нуждаюсь.

11 октября, воскресенье

На Ельцина больно смотреть. Бедный Акела! Его съела Россия, которую он освободил.

России нужен был авторитет, и он подходил на эту роль, будучи по натуре национальным вождем, но его погубила беззаветная вера в ненасилие, демократию и либеральные идеалы, которые внушали ему облепившие его наставники – афанасьевы, поповы, старовойтовы, боннер и т.п., твердившие ему свое кредо и угрожавшие в случае неповиновения отлучением от себя. И он ни разу не нарушил своего либерального символа веры, страдая молча, а между тем волна критики его в СМИ в течение 90-х переросла в прямую травлю с двух полярных фронтов, в которых объединились коммунистические тоталитарии и неолиберальные диссиденты. О свирепой враждебности первых, великодушно освобожденных (по амнистии) идеологов прежнего режима, сокрушенного Ельциным, рассуждать нечего. Но нападки на президента со стороны вторых, казалось бы, его единомышленников, становятся понятными, если осознать, что квазилибералы видели будущую страну в качестве одного из рядовых европейских государств, а Ельцин мечтал о возрождении исторической России.

9 декабря

Выступаю на филологическом факультете МГУ «Кое-что новое о Пушкине», на чем настаивал Саша Богучава, мой приятель и сотрудник кафедры, требуя моей публичности. Народу была уйма, толпились в дверях. Любезно представлял меня В.Б. Катаев «как знаменитость». На дискуссии обнаружилось, что во всех департаментах России одно и то же, прежнее, – в роли руководства везде гапочки (Марлен Павлович Гапочка, зам. Директора ИНИОН – мой неотлучный цензор), да и потверже его. Бывший (!) зав. кафедрой В.Б. Кулешов – это такой камень, который можно сдвинуть с его прошлого начальственного места только в окончательное небытие. Между прочим, он начал свой отклик на доклад с того, что: 1) особенно нового открытия в моем докладе он не увидел; 2) так никто никогда не думал, и закончил тем, что 3) пожелал двигаться по этому пути дальше