— Не знаю, хочет спросить про твое происхождение.

Тут я напрягся и уже понимал, о чем будет идти беседа.

Я волновался пару ночей с мыслью о том, что вот он пробил час, когда мои арабские корни могут навредить моему ребенку и похерить ее мечту. Думаю, как я потом буду смотреть ей в глаза. Но пришел день, и мы поехали в нужное место, в нужное время, а именно в отдел на площади Леси Украинки.

Молча, нервничая, мы вошли в здание, где меня обыскали, сняли ремень и пропустили в глубь (это производили со всеми, понятно, БЕЗОПАСНОСТЬ).

Мы сели и стали ждать, когда нас вызовут, клянусь, для меня это были, наверное, самые напряженные минуты. Нас вызвали. Мы прошли в полутемный кабинет, за столом сидела бледная женщина лет сорока и внимательно вглядывалась в мое лицо в течение секунд тридцати. Я смотрел на нее, в голове прыгали мысли, дочь ерзала на стуле. И тут консул задал вопрос всей моей жизни:

— Почему в вашем паспорте стоит национальность неподходящая?

Надо было соображать быстро, я понимал, что в новых паспортах национальность вообще не стоит, значит, она стояла в Советском, которого у меня давно уже нет. Моссад! Мелькнула мысль, врешь не возьмешь.

— Я вырос в СССР, в Алма-Ате и тогда не спрашивали, а ставили национальность по отцу.

— Вы говорите на Иврите? — пошла дальше консул.

Тут мой ход, мадам.

— Меня вырастила бабушка, и она говорила на идиш, — задирая нос, гордо и четко выдал я, давая понять мадам, кто из нас тут вообще еврей.

— Значит, вы говорите на идиш?

Тут, блин, я напрягся и лихорадочно начал вспоминать «идиш».

— Так скажите что-нибудь на идиш, — молвила мадам.

И тут я начал выдавать на идиш за всю жизнь, совершенно не понимая, что я говорю.

Притом я старался выдать максимально культурно. И последней фразой я выпалил: «киш мин тухес!» (поцелуй меня в жопу). И тут я смотрю, что консул поняла последнюю фразу, и краска медленно потекла по ее лицу.

— Я напишу, что вы говорите на идиш.

— Пишите, — выдохнул я.

Она молча поставила печать в дочкины документы, и дала добро.

Выйдя на улицу, дочь была счастлива и тут же убежала по своим делам.

Я посмотрел на небо и вслух сказал:

— Ба, не смешно, но всё равно, спасибо!

Из майсов моей бабушки, или Иржик

Звенит в ушах лихая музыка атаки…

Точней отдай на клюшку пас, сильней ударь!

И всё в порядке, если только на площадке

Великолепная пятерка и вратарь!

Ба любила хоккей. Есть ощущение, что в те времена уважением пользовалась только «Красная машина».

Но Ба знала, толк в игре, и почему-то ее фаворитами были чехи. Болела она за них самозабвенно. Иржи Холечек, легендарный вратарь чешской сборной, был у нее самый самый. И смотреть хоккей вместе с Ба, когда играли чехи, было нереально.

Полуфинальная игра, Чехословакия-Канада. Определялся финалист в игре с нашими.

В Ба вселялся азарт.

Озеров: — Канадцы пошли в атаку, передача на левый фланг, и…

— Если ты сейчас заорешь «гоооооол!», то дети твои навечно останутся штыкл гурненты, штыкл шлемазелами! (недоделанные, несчастные, дураки. — идиш.) Холечеееееек, не дай этой дубовой роже забить! Холечек, не пропусти, я тебя прошу, как мать сына! — орала Ба в телевизор, — Кстати, ты не знаешь, почему эти канадцы все время жуют? Если упадёт, можно подавиться.

— Ба, ну челюсть тренируют, чтобы не сломали.

— Таки сломать легче, когда жуют.

— Ба, ну не знаю, нравится им.

Озеров: — Чехословацкая сборная, начала атаку, проход, Холик, передача Бубле.

— Пошли, пошли, мальчики, а ты отдохни пока, дорогой, пока эти шлемазелы забьют другим шлемазелам.

— Ба, это просто игра, перестань так нервничать.

— Один Иржик за всю команду отдувается, не кошерно это!

Озеров, — Гооооооол! И чехословатская сборная выходит вперёд!

— Даааааа, гоооол, ты видел? Дубчеееек! — орала Ба.

— Ба, что-то такой фамилии я не слышал в матче.

— Да оно тебе надо? Ты тогда только родился.

Кто такой Дубчек, я узнал только через много лет.

Чехи тогда выиграли, и финал играли с нашими. Во время этого матча Ба молчала, только хлопала в ладоши, когда чехи забивали.

А Иржи Холечек остался ее кумиром навсегда!

Из майсов моей бабушки, или Перекресток, вот и я

После рабочего дня, когда сел в кресло отдохнуть, на 5 минут, когда даже сил нет переодеться, я тупил в Ютуб. В потоке мультфильмов, которые смотрит моя наилюбимейшая дочь, я ткнул пальцем в экран и остановил ленту.

Перекресток семи дорог,

Вот и я

Перекресток семи дорог

Жизнь моя

Пусть загнал я судьбу свою

Но в каком бы не пел краю

Все мне кажется,

Я опять на тебе стою

Пел Макаревич.

Как всегда, нирвана подобралась из-за угла.

У каждого Алма-Атинца есть свой главный перекресток в жизни. Да, самый главный, через который ты еще ездил в коляске, на который ты пришел с армии, куда ты выходила в свадебном платье, где стояли твои родители ловили наши зеленоглазые такси. И ты ушел с него, или навсегда, или возвращаясь на него каждый день.

Он главный, главнее перекрёстка больше нет.

Так устроен город, город перекрестков.

И как бы ты ни смотрел на статую Свободы, на Тель-Авив, на Бранденбругские ворота, или на Москвоский Кремль, ты все равно стоишь на том, своем, главном. И как бы ты ни пыжился, ты на нем. Потому что это не просто пересечение двух улиц, это то, что у тебя внутри, в тебе, он заходил в тебя годами, и больше никогда не отпустит.

— Ба, дай сорок копеек.

— Ну-ка, посмотри внимательно, у меня на голове рога изящные есть?

— Нет.

— Я тебе чё — золотая антилопа? Копыт тоже нет. — Обычно отвечала она.

А к чему это я? А на моем перекрёстке всегда были сигареты «Медео».

Хотя у меня были деньги, но выклянчать у Ба пару копеек — это было каким-то спортом. На эти деньги я покупал ей конфеты «Школьные», которые она особенно уважала.

— Давай, посади меня на трамвай — дам полтинник.

Мы с Ба ждали трамвай, мне уже был восемнадцатый год. Мы стояли долго, потому что один трамвай сломался, и очередь из трамваев уходила за горизонт.

Я смотрел на свой главный перекресток.