что в новом доме, в новом селе, всё будет иначе. В самом деле, Мартин рос, и вскоре стал помогать матери. Но в остальном жизнь практически не поменялась. Летом они жили в хлеву со всей его неустроенностью. Поросята были милы, но очень уж сильно воняли. Осенью им (иногда с поросятами) разрешали перебраться в сенцы, где в ноябре изо рта шёл пар, а с декабря по март — замерзала в крынке вода.

Преображенское было намного больше их старой деревни, стояло на оживлённом тракте, имело две постоянных ярмарки и являлось логовом множества разбойников из Ценского леса. В общем, ведьма оказалась далеко не самым странным жителем села. Но пройти по улице и не получить от мальчишек в спину несколько комьев грязи, они с Мартином не могли. А выбираться из своего двора приходилось — хотя бы по воду, или ради того, чтобы перегнать скот на выпас в сельское стадо.

Спасибо хоть камнями не били. Эту опасную забаву сильно не одобрял староста Афанасий Погодаев. Однажды он так выпорол парня, который пренебрёг запретом, что тот не мог подняться с полгода, и чуть не отдал Богу душу. Родные хулигана по поводу расправы не протестовали, и выражали готовность (при необходимости) добавить и от себя. Иначе было нельзя.

В селе жили сходцы из разных монастырских вотчин, и отношения между землячествами не заладились. Среди уличных ребят вражда поначалу выливалась в набеги с перестрелки камнями и разбитыми головами. Батый с Мамаем просто отдыхали. Староста положил этим битвам конец. Но мальчишеские ватаги по-прежнему не давали проходу тем, кто им не нравился, и кто не мог дать отпора. Вассу они сильно не уважали (ясное дело, за что уважать ведьму). И неизменно закидывали её грязью с конским дерьмом. Но скотницу этим было не пронять. В дерьме она жила всю свою жизнь.

* * *

— Постой, красавица, — вот это воистину были удивительные слова, Васса не сразу поняла, что обращаются к ней.

— Ой, а что это вам нужно? — женщина оглянулась на спешившего к ним Митрия, маленького, лоснящегося здоровьем и бодростью рыжебородого монаха.

— Вот, я вам… Прокляну! — монах подтянул чёрную рясу и напустился на уличных хулиганов, а те испуганно спрятались за изгородь.

— Благословите, отец, — Васса поставила свою ношу на землю, отряхнула дерьмо с подола и склонила голову, как того требовали правила общения с братией.

— Женщина с полными вёдрами — к удаче, — лукаво улыбнулся Митрий, быстро перекрестив голову женщины и её сына, которого Васса тоже подставила под знамение.

— Только не к нашей, — скотница разогнулась, воздохнула и посмотрела на монаха сверху вниз.

Кряжистый собеседник едва доставал худой и высокой женщине до плеча.

— Жаловаться на жизнь грешно, сестра, — Митрий снова погрозил пальцем хулиганам, которые высовывались из-за забора. — Господь наш Иисус милостив и прислал меня к тебе на выручку.

— Мне не нужна помощь, это всего лишь глупые мальчишки, — Васса бросила взгляд на метателей грязи и снова потянулась к вёдрам.

— Сестра, а ты не хотела бы приодеть своего мальца? — монах, наконец, перешёл к делу, и облизал потрескавшиеся губы (этой своей привычкой он сильно напоминал сытого рыжего кота).

— Но вы же понимаете, кто я? — тревожно ответила вопросом на вопрос ведьма.

— Разумеется, — засмеялся Митрий. — Но меня весь этот суеверный бред не интересует, и колдовство меня не берёт. Я ж святой человек. Свя-то-ша!

— Мама, это же самый благочестивый человек в округе, — вставил слово Мартин. — К нему всё село ходит за молитвами и лечебными травами.

— Правильно, ходит, — одобрил монах, уделявший мальчишке едва ли не больше внимания, чем Вассе. — И прошлой осенью добрые люди нанесли в лесную землянку так много тряпья, что мне сколько не надобно. А сжигать жалко. К тому же Господь велел делиться. Так что приходите и выбирайте, что надо — потом перешьёте. А то на ваши лохмотья смотреть страшно.

— Мне надо испросить разрешения у хозяев. Может, эта одежда им самим не помешает, — не верила своей удаче скотница.

— С Герасимом я договорюсь. Он мне должен, — Митрий снова облизнулся, подмигнул Мартину, и пошёл прочь.

Васса, её сын и свидетели беседы, сидевшие за оградой, долго взирали монаху во след. А когда святой отец скрылся из виду, и пространство снова наполнилось летающими конскими лепёшкам, вдруг распахнулась соседняя калитка. Из неё выскочила белобрысая пацанка и с такой яростью наорала на мальчишек, что те позорно бежали. Батый с Мамаем были посрамлены.

А вечером в хлев к ведьме впервые за несколько лет зашёл Герасим, и не только разрешил поход в лес к отцу Митрию, но и велел передать монаху поклон и котомку, в которую настрого запретил заглядывать и ни в коем случае не мочить. В тот момент казалось, что Господь и впрямь повернулся к двум несчастным созданиям своим прекрасным лицом.

Глава вторая. Надежда

Майя 23 дня 1723 года, лесной скит близ истока ручья

Начиналось самое счастливое лето в жизни Мартина. Они с матерью шли к лесному скиту отца Митрия свозь доцветающий лес. Местами земля была ещё сыра, но тропа к месту обитания монаха находился в лучшем состоянии, чем проезжая дорога. Через канавы заботливо перекинули брёвна, торчащие ветки и сучья — подрубили. Дорога предстояла неблизкая, но необременительная. Всё говорило о том, что селяне ходят сюда много и часто, и отшельничество Митрия — очень условно. Ведь монах находился в лесу только летом, а когда ложился снег — отправлялся зимовать в Преображенское. В холодное время здесь без охоты и без дров не выживали даже истовые схимники.

Митрий был жизнелюбивым и мудрым одновременно, не напуская на себя монашеской мрачности. За это его и любили крестьяне. Между молитвами он собирал целебные растения и корешки — коллекции зелий в его землянке мог позавидовать любой знахарь-травник (и не только травник). К отшельнику приходили за лечением, благословлением и просто за житейским советом. Митрий не отказывал никому. Единственное, просил не тревожить его по воскресеньям, когда он придавался мыслям о Боге. Эту просьбу уважали даже разбойники — их среди друзей монаха, как говорили, тоже хватало.

Сельский поп Савва отчаянно ревновал своих прихожан к деятельному отшельнику и писал на него жалобы, куда только мог. Но ни одна из этих кляуз (кажется) успеха не возымела. А поток паломников к Митрию не иссякал. Не то, чтобы его скит был проходным двором, но монах в своём лесном уголке не скучал и, что важно, — не голодал, хотя и соблюдал все