нашем маленькой улице большие, а за краями наших подстриженных газонов находится густой лес деревьев. Как лиственных, так и вечнозеленых. Так что, если только кто-то не находится на одном из наших владений или не идет по нашей улице, они не увидят меня идущим между домом Кассандры и моим.

Они меня сейчас не увидят, и они не видели меня десятки раз, когда я это делал.

Мои ботинки бесшумно идут по ступенькам к ее входной двери, и я использую дубликат ключа в своей ладони, чтобы отпереть ручку. Когда она поворачивается и дверь открывается, я качаю головой.

«Зачем тебе засов, Бабочка, если ты им не пользуешься?»

Я ставлю пустую тарелку с крышкой на ее буквально приветственный коврик, вытираю об него свои ботинки, затем переступаю через него и закрываю за собой дверь, запирая ручку. То, что она ушла на некоторое время, не означает, что я не оставлю все так, как я это нашел.

Мне не требуется много времени, чтобы совершить обычный обход, но я не тороплюсь.

Я говорю себе, что это потому, что я хочу быть доскональным. Что мне нужно убедиться, что каждое окно надежно заперто — дважды, потому что я мог пропустить это в первый раз.

Я не зацикливаюсь на том, как мне нравится находиться в ее пространстве. Я не думаю о том, как воздух здесь ощущается по-другому. Он другой на вкус.

Гостиная также является домашним офисом Кассандры. С одной стороны комнаты серый диван смотрит на посредственный телевизор, установленный над камином, который она никогда не включает, потому что кто-то — я — постоянно отключает газовую линию, потому что кто-то — она — слишком много раз оставляла ее включенной без присмотра. К счастью, она отказалась от вызова ремонтника, потому что я не хочу чувствовать себя виноватым из-за того, что она тратит деньги на ремонт, когда я все равно снова все испорчу.

С другой стороны гостиной у стены стоит ярко-белый стол, на котором стоит небольшая лампа, ее рабочий ноутбук, керамический кактус и пустая чашка с цветочным принтом и подходящей розовой соломинкой, которая выглядит достаточно большой, чтобы вместить полгаллона жидкости.

Проходя по кухне, я убеждаюсь, что шнуры всех приборов полностью подключены к розеткам и не запутались с тех пор, как я проверял их три дня назад.

Я отодвигаю плиту от стены, проверяя, что соединения и клапаны находятся в том же положении, в котором я их оставил. Они такие.

Задвигая плиту на место, я замечаю, что ваза с фруктами рядом с раковиной переполнена. Цукини.

По моей спине пробегает дрожь, и я задаюсь вопросом, нельзя ли сделать с ними что-то такое, что заставит их сгнить за одну ночь, и она не сможет сделать из них ничего другого.

Я кладу руку в карман, готовясь вытащить телефон, чтобы поискать, возможно ли это, но останавливаю себя. Потому что, если Кассандра завтра проснется и увидит миску с гнилыми продуктами, ей будет грустно.

Она, вероятно, нахмурилась бы. Потенциально надулась бы. И я не могу быть причиной этого.

Я высвобождаю руку и позволяю ей задержаться на перилах, пока поднимаюсь по лестнице на ее второй этаж.

Этот дом такой же старый и дерьмовый, как мой, за исключением того, что Кассандра действительно приложила усилия, чтобы сделать свой дом уютным. Она покрасила стены в каждой комнате. Кухня ярко-синяя, ванные комнаты — бирюзовые, а ее спальня — я захожу в небольшое пространство — нежно-серая с нежно-розовым постельным бельем и коврами.

Я вдыхаю, и редкое чувство спокойствия охватывает мои плечи.

Ее кровать не заправлена; она никогда не заправлена.

Я включаю свет в ее ванной комнате без окон и оглядываюсь, чтобы убедиться, что ничего не оставлено включенным.

Зеркало все еще слегка запотело — это объясняется тем, что у нее были мокрые волосы, когда она вышла из дома, — а смесь шампуня, лосьона для тела и средств для волос вызывает у меня желание покататься по ее мохнатому коврику в ванной.

Но я этого не делаю.

Это было бы странно.

Выключив свет, я возвращаюсь в спальню.

Окно выходит на улицу, и через ее открытые шторы я вижу фасад своего дома. Но во дворе Кассандры растет высокое дерево, а это значит, что она не может хорошо видеть мою входную дверь, что я использую в своих интересах, чтобы она не могла видеть, как я забираю подношения, которые она оставляет для меня на моем крыльце. Я редко ошибаюсь в своих расчетах, но если бы она стояла прямо здесь, сорок восемь минут после того, как выключила свет в своей спальне на ночь, она бы не смогла ясно увидеть, как я открываю свою входную дверь.

Все еще стоя лицом к окну, я отступаю — два шага, три — пока не натыкаюсь на ее кровать.

Потом я сажусь.

Это ее сторона кровати. Не нужно быть гением или одержимым преследователем, чтобы это понять.

Я притворяюсь, что сейчас утро. Что она только что проснулась и села, а я смотрю в окно.

Это ее точка обзора.

Мой дом.

Мой.

Я делаю глубокий вдох и продвигаюсь на один дюйм, затем еще на один.

Это именно то место, где она будет сидеть?

Я медленно наклоняюсь и расшнуровываю ботинки, затем снимаю их по одному.

Затем я поднимаю ноги на кровать.

Я никогда раньше этого не делал.

Никогда не переступал эту черту.

Я уже прикасался к ее кровати, проводил руками по прохладным хлопковым простыням, но это ничто.

Я ложусь на спину.

Матрас нормальный. Недостаточно хорош для моей Кассандры. Но он удобный.

Я кладу голову на ее подушку.

Слишком мягко. Слишком по-девчачьи.

Я смотрю на ее потолок. На сверкающую мини-люстру, которую она установила над своей кроватью.

Это последнее, что она видит каждую ночь.

Я закрываю глаза и притворяюсь.

Всего на две секунды я представляю, что она здесь, со мной.

* * *

Мои глаза резко открываются.

Приближается транспортное средство.

Я сижу прямо, дезориентированный, в месте, которое граничит с чем-то знакомым и неправильным.

Освещение изменилось.

Тени сместились.

Я смотрю на часы на тумбочке.

«Трахни меня».

Я спускаю ноги с края кровати, засовываю их в ботинки и быстро зашнуровываю.

«Ты серьезно, мать твою, уснул в доме Кассандры?» Я так зол на себя. Не могу поверить, что я так облажался.

Не то чтобы это было настоящим чудом. Боль в животе, которую я получил от этих кашеобразных печений, не давала мне спать