Вчерашней старухи нигде видно не было, но дом её выглядел пока что жилым. На дорожке, прямо под окнами поблёскивала полоса заговоренной соли.

— Вот ведь жизнь пошла… Раньше соседи горящие дома тушили, чтоб огонь к ним не перекинулся, а теперь отсыплются и сидят как за каменной стеной… — вслух подумала Ри.

Пора было уходить: всё, что нужно, она уже увидела, невыполненный заказ камнем лежал на сердце, а ещё надо было сходить за продуктами, но любопытство так и толкало пойти посмотреть на туман поближе, пока была возможность сделать это с безопасного расстояния.

Идти было недалеко, но Ри двигалась очень осторожно, готовясь в любой момент сорваться и побежать. В ушах звенело всё сильней, а вот снаружи становилось всё тише, так тихо, что Ри почти не слышала собственного дыхания.

На всей улице уцелели два или три дома. Отсюда, наверно, хозяева сбежали этой ночью, и стервятники не решились к ним вломиться — слишком опасно: замешкаешься на минуту, и туман сожрёт тебя вместе со всем драгоценным хламом.

Сердце колотилось, как бешеное, очень хотелось повернуть и без оглядки кинуться обратно, и Ри остановилась, чтобы немного отдышаться и успокоиться.

Каждый шаг давался с трудом, будто пространство стало вязким, а время замедлилось. Впереди уже была видна стена клубящегося тумана.

И только потом Ри увидела его. Он был длинный, как жердь, с копной вьющихся волос, одетый в джинсы и камуфляжную куртку с разноцветным пацификом во всю спину. Он стоял в двух шагах от клубящейся белой стены и играл ей на гитаре. Об этом Ри догадалась по характерным движениям; туман поглощал все звуки, и до неё не долетало ни одного аккорда.

* * *

— Уходи, идиот! — крикнула Ри, когда подошла к парню с гитарой совсем близко, так близко, что могла бы коснуться рукой, но руки и ноги были тяжёлыми, словно к ним привязали пудовые гири. Голос её звучал странно, низко и вязко, как будто кассету зажевал старый, ещё советский магнитофон.

Парень помотал головой, и это движение размазалось по ткани реальности, как изображение бегуна на фото с большой экспозицией: вот его лицо анфас, вот повернулось в три четверти влево, вот снова анфас — и в три четверти вправо, и все четыре лица смотрели на Ри недовольно. Туман клубился совсем близко, протягивал к музыканту белёсые щупальца, но тот стоял, не меняя положения, только пальцы скользили по струнам, так что казалось, что на гитаре играл не человек, а какое-то многорукое существо.

Играл, между прочим, довольно скверно. Настолько скверно, что Ри услышала, как парень шпарит мимо нот, прежде, чем удивилась, что вообще может слышать.

Звук, сбивчивый и дребезжащий, шёл без задержки, ему не мешал никакой сворачивающий пространство и время туман. За звуком, немного отставая, следовал голос. Слова песни растягивались, и Ри не всегда могла разобрать их, но там точно упоминались какие-то белые стены, молчанье и заклинанье.

Кажется, эта песня влияла на туман. Ри показалось, что его щупальца начали качаться в такт, заворачиваться спиралями и переплетаться между собой, но схватить музыканта (и её заодно!) они больше не пытались.

Музыка зазвучала ещё громче, голос догнал мелодию, и Ри наконец расслышала, о чём поёт парень:

— … Но я не служу никому. Даже себе, даже тебе, даже тому, чья власть…

Дальше было что-то очень пафосное и бессвязное, но завораживающее, но это что-то подчиняло туман своей воле, заставляло его сжаться, закрутиться — и отступить. Для начала — на несколько сантиметров.

Ри увидела у самой кромки туману полоску серой высушенной и потрескавшейся земли. С каждым ударом по струнам, с каждой новой фразой она становилась чуть шире. Звон в ушах понемногу затихал. Сдвинуться с места или поднять руку было нельзя, но Ри уже могла пошевелить пальцами.

А парень, кажется, снова дошёл до припева. По крайней мере, он снова пел про белые стены, молчанье и заклинанье, и от этих слов туман бился и дёргался всё сильнее, но продолжал отступать.

Припев кончился, и Ри подумала было, что песня будет тянуться ещё долго, но музыкант пропел нечто короткое и глубокомысленное про взгляд и монашескую постель, и умолк.

— А вот теперь пошли! — сказал он и махнул рукой.

* * *

— Так, подожди, ты реально решил заговорить туман русским роком? — спросила Ри, когда они отошли на безопасное расстояние.

— А чо такого? — парень поправил гитару на плече. — Чем могу, тем и заговариваю. Кстати, я Дан.

Сейчас Ри смогла разглядеть его получше. Музыкант был не так молод, как ей показалось сначала: морщины в уголках глаз, залысины на лбу, лёгкая седина в волосах — но веснушки и живой взгляд делали его похожим на озорного мальчишку.

— Всё равно странно как-то… Нелепо. Разве так можно?

— Ну вот, как видишь! Сегодня получилось. Я ещё вечером приду, проверю, хватит одной песни или нет.

— И давно ты так?

— Давно что?

— Ну, экспериментируешь с туманом.

Дан задумался, даже начал что-то считать на пальцах.

— Два месяца где-то. Десять песен. Нет, одиннадцать.

— И все — из русского рока?

— Ну, я сначала пытался из Пинк Флойда подобрать. Но… май инглиш из бед, из бед и огорчений. Туману не понравилось.

Ри улыбнулась.

— А если всё получится, что будешь делать?

— Пока не знаю. Наверно, с ребятами приду. Так зона покрытия больше.

— С ребятами?

— Ну да, у меня же группа… «Далёкая радуга», может, слышала?

— Не, я как-то не интересуюсь. Я вообще не по музыке.

— Если вдруг передумаешь, у нас завтра концерт в Горсаду. В семь. Приходи, я проходку сделаю.

— О, даже так?

— Мне не жалко. Только скажи, на кого.

— Ри.

— Ри — хорошее имя, и запомнить легко. — Дан подмигнул. — Это до всего ты была…

— Я никого не спрашиваю, и другим не советую.

— Хорошо- хорошо, не буду. Так ты придёшь?

— Подумаю. Может быть.

* * *

Простившись с Даном, Ри вернулась к пепелищу, оставшемуся от дома Васильчиковых. У неё тут было ещё одно дело.

Она опустилась на корточки (тяжёлый рюкзак тут же потянул назад, но Ри удержала равновесие) и громко позвала:

— Кс-кс-кс! Иди сюда!

Сперва на её