Даже в таких условиях она не теряет шарма и выглядит куда дружелюбнее и приветливее дочери. Адри живо представляет себе, как Дебра строит глазки охранникам, и отвращение подкатывает к горлу нервной судорогой. Ее мать прожила на шеях мужчин целую жизнь, и тюремная роба ничуть ее не изменила. Только лишила свободы выбора. Но она умеет приспосабливаться. Адри умеет лишь игнорировать.

– Детка, не расстраивайся, – небрежно произносит мать, но снова улыбается. – Если удастся договориться с Джоном из второго блока, он достанет пару десертов. С ума схожу от одной мысли о чизкейке.

Конечно, у нее всегда есть запасной план.

Если Джек не позовет замуж, она наберет Джорджу, с которым познакомилась несколько месяцев назад в супермаркете. Если не удастся с Джорджем, у нее есть друг Курт, влюбленный в нее с детства. Только у Курта не так много денег, и поэтому, когда запросы Дебры вырастут, она вновь будет искать очередного Джека. Эта цепочка не имела конца, и мать жила так столько, сколько Адрия себя помнит. Стоит отдать должное, все эти Джеки, Джорджи, Курты всегда были приличными людьми – офисными клерками, банкирами, менеджерами или врачами. Дебра никогда не училась на своих ошибках, но одну она запомнила – Адама Роудса.

Воспоминание об отце прорывается на лице Адри ироничной ухмылкой.

Вместе с Деброй они навещали Адама в тюрьме трижды – там Адрия впервые и познакомилась с отцом. А до этого мать двенадцать лет врала, что ее отец был летчиком и героически погиб на Востоке. Неужели стащила этот сюжет из какого-то фильма?

Адри помнит первую встречу, первый свой визит в тюрьму, как сейчас, – затхлый тюремный дух, кислый запах пота, удушающая тишина в окружении бетонных стен.

Адри двенадцать, и она плохо представляет себе, что это за место. Она скучающе вздыхает и отклоняется назад, чтобы покачаться на стуле, но лопатки лишь больно упираются в холодное железо – стул не двигается с места, ножки намертво прикручены к полу. Она поворачивается к матери вполоборота, чтобы спросить, что они здесь делают, но мать молчит, не отрывая взгляда от двери в конце комнаты. Лязг металла сначала едва различим, но звук повторяется, усиливается, подбирается ближе, и Адрия догадывается, что за этой дверью еще много-много других дверей, каждая из которых должна открыться. Открыться, чтобы впустить в ее жизнь очередного мужчину, презрение к которому отпечатается у Адрии на кончике языка, сорвется с губ сдавленным ругательством вместо приветствия. Ведь когда мать кисло улыбнется и своим привычным жеманным тоном произнесет: «Познакомься с папочкой», Адрия будет заранее ненавидеть их обоих. Ненавидеть за молчание, издевку в голосе, десяток дверей, которые закроются, прежде чем она, тихо глотая слезы, успеет вспомнить, как часто говорила, что ее отец погиб.

Тогда на выходе мать сказала, что привела Адрию в окружную тюрьму штата Алабамы, чтобы показать, с какими мужчинами не стоит связываться. Довольная своим непосильным вкладом в воспитание, она предлагает прокатиться за молочным коктейлем. Адрия презирает молочные коктейли так же, как презирает мать, поэтому выскакивает из машины на ближайшем перекрестке, чтобы показать, с какими женщинами тоже не стоит связываться.

И сейчас, пять лет спустя, Адрия ощущает собственную глупость. Глупость двенадцатилетней девочки, которая впервые видит отца, еще и за решеткой, и не знает, как себя вести. Как реагировать на мать, закручивающую локон наманикюренным пальцем, как реагировать на отца, который смотрит безразлично, точно сквозь нее.

Теперь так же безразлично Адрия старается смотреть на мать. У нее хорошо выходит – кое-чему она научилась у Адама за те пару лет, что он на свободе. Адам вышел из тюрьмы, Дебра туда попала. Паршивый баланс в паршивой вселенной Адрии, где правит лишь злая ирония.

Злость внутри Адри мешается с глупостью. То далекое «Познакомься с папочкой» отпечатывает злость так глубоко, что сложно нащупать что-то кроме. Почему мать столько лет врала, что отец погиб? Почему он не отправил ей за все эти годы ни одной весточки? Почему он оказался в одиночной камере, а не рядом с ней?

Проходит столько лет, но Адри не перестает чувствовать ту злость.

Чувствовать не перестает, но не понимает – почему, несмотря на эту злость, как дура тащила матери чертов чизкейк? Потому что Дебра умеет убеждать? Потому что Дебра профессионально заговаривает зубы?

Потому что она все еще ее мать. Адри не знает, что делать с этим фактом. Она сократила свидания до пары раз в месяц и каждый раз спрашивает себя, зачем ей туда ехать, но каждый раз приезжает. И это злит еще больше.

– Как дела в школе? – Мать перестает широко улыбаться, но ее лицо излучает обманчивую участливость.

Адри кривится.

Этот вопрос мог бы прозвучать в стенах их дома, в котором они бы не задержались больше, чем на полгода, за кухонным столом или телевизором, по пути до супермаркета или торгового центра – как раньше, но теперь он раздается в стенах тюрьмы и звучит странно. Насколько хорошо должны быть дела в школе, чтобы после ее окончания не попасть сюда?

Адрия ерзает на стуле, жалея, что пришла. Она проходит эти этапы раз за разом, в каждый свой визит к матери.

Она язвит, острыми фразами рассекая душный воздух:

– Кто-то написал про меня кучу гадостей в женском туалете, меня вызвали к директору за скандал с девчонкой из параллельного класса, а еще я, кажется, вырвала ей клок волос. Про что из этого ты хочешь послушать?

Мать вздыхает:

– Я ведь не была такой.

– Он был таким, – криво усмехается Адри. – Он есть такой.

Они обе знают, о ком речь. Когда началось судебное разбирательство против Дебры, она сама дала Адрии адрес его дома. Адри долго сомневалась, прежде чем поехать туда, но у нее не было выбора. Не было и нет.

– Вы с ним ладите? – голос матери звучит серьезно. Адрии кажется, что она приезжает сюда за этими моментами – когда от кокетливой безответственности Дебру переключает на осознание того, что она сделала с жизнью дочери и своей.

Адри кисло улыбается матери в ответ, ощущая смутное удовлетворение. Она хочет, чтобы Дебра Гарднер хоть иногда сожалела. Она хочет сказать, что помнит, с какими людьми не стоит связываться, но так уж вышло, что такие люди – ее родители.

Вместо этого Адрия вновь обращает внимание на нацарапанную надпись. На слово, которое она никогда не сможет сказать отцу и, что важнее, которое никогда не услышит в ответ.

– Мне кажется, он ненавидит меня, – впервые за весь разговор Адри отвечает серьезно.