Шрифт:
Закладка:
Что его ждёт на родном берегу, куда он причалит, к кому придёт, Чаншунь об этом не думал. Главное – вырвался на свободу!
3
Подруга Цзинь телефонистка Маша Пушкова (правда, уже почти год Вагранова) позвала её на семейное торжество. Мужу Маши, Семёну Ивановичу Вагранову, начальнику станции Яньтай, исполнялось пятьдесят лет. На юбилей приехали братья его Василий и Дмитрий, оба холостые, и Маша, добрая душа, понадеялась: а вдруг кому-то из них приглянется красавица китаяночка. Было, конечно, одно «но»: у Цзинь имелся сынок, двухлетний Сяопин, про отца которого подруга наотрез отказалась что-либо говорить. Однако Маша не сомневалась: кто полюбит Цзинь, тот и сына примет. К тому же она ещё и крещёная, под именем Ксения, хотя Маша предпочитала звать её по-китайски, уж очень нравилось произносить «Цзиннь», будто колокольчик звенит.
Цзинь отнекивалась: мол, отец себя неважно чувствует, да и Сяопин балуется, но Маша была непреклонна.
– Ты на себя погляди, – сказала она. – Красота быстро проходит. Оглянуться не успеешь. И Сявке твоему отец нужен. – Ей казалось долгим произносить имя Сяопин, она с ходу назвала мальчонку Сявкой, и тот, к удивлению матери, охотно откликнулся.
При упоминании об отце Цзинь покраснела и насупилась. Маша спохватилась, что шагнула на запретную территорию, однако отступать было не в её характере.
– Ты не представляешь, какие эти Ваграновы чудесные люди. Мой Семён и сам каких днём с фонарём не сыщешь, а о братьях своих рассказывает просто взахлёб. У них двоих, у Василия и Дмитрия, оказывается, только отец общий, а матери разные. У Василия мать убили, а у Сёмы – отца, когда он ещё не родился, а мать у него, у Сёмы моего, и у Дмитрия одна и та же… – Маша на мгновение замолчала, увидев, как округлились от изумления глаза Цзинь, засмеялась и обняла подругу: – Ой, я совсем тебя заболтала и запутала! В общем, приходи после смены. Отец твой с Сявкой посидит, не усохнет. – И тут же перескочила на другое: – О брате ничего не слышно?
Цзинь всегда удивлялась её говорливости и умению круто менять тему разговора. Сама она так не умела и вообще предпочитала больше молчать и слушать. На вопросы, обращённые прямо к ней, отвечала коротко и по существу. И о Сяосуне просто обронила:
– Ничего.
Не могла же она сказать пускай даже очень близкой подруге, которой обязана местом работы, да и самой спокойной жизнью, что младший брат уже три года находится в отряде хунхузов. Она, конечно же, знала, что русские считают хунхузов бандитами по причине извечной борьбы: хунхузы нападали на русские селения, не жалея ни старых, ни малых, не упускали и китайских богатеев, – но в понимании бедняков хунхуз был народный герой, а не даофэй, то есть просто бандит. И Сяосуна Цзинь ни в коем случае не причисляла к даофэям.
Да, после исхода из Благовещенска он возненавидел русских и примкнул к хунхузам, даже стал в отряде цзыцзяньу, то есть «мастером письма», поскольку умел читать и писать, и стал учить неграмотных (хунхузы, кстати, высоко ценили грамотных не только в военном деле), но грабителем не стал. Цзинь была уверена, что брат на это не способен. Хотя она действительно уже два года не имела о нём известий. Брат остался на севере, где-то неподалёку от города Саньсин, а они с отцом после рождения Сяопина двигались на юг, пока не осели в Яньтае. К тому времени вся линия КВЖД была очищена от мятежников и китайских солдат.
А осели благодаря встрече с Машей, тогда ещё Пушковой. Даже, верней, благодаря Сяопину, у которого в тот день разболелось ушко, и он то хныкал, то в голос плакал, и Цзинь не знала, как его успокоить, чем помочь. Отец, как всегда, ушёл на базарчик возле станции, он всё хотел найти мастерскую, где бы пригодилось его умение обувщика, а Цзинь осталась на уличной скамье с сыном и двумя заплечными мешками, в которых уместился весь их семейный скарб. Маша шла домой со смены на телефонном коммутаторе и только поравнялась с ними, как вдруг мальчонка вскрикнул, свалился с материнских колен, вскочил и спрятался за остановившейся Машей.
– Какой красавчик! – невольно восхитилась она, наклоняясь к нему.
Сяопин и верно был очень хорош – золотоволосый и чернобровый, на скуластом личике задорно торчал вздёрнутый носишко, – но сейчас он хватался за ухо и тоненько поскуливал, а из серо-зелёных, широко открытых глаз катились крупные слёзы. Золотые волосы, серо-зелёные глаза, курносый – не китайчонок, а русачок скуластенький.
– Бедный мальчуган! – добавила Маша и погладила шелковистые кудряшки. – Что, ушко болит?
– Да, болит, – подтвердила Цзинь, беря Сяопина на руки. – Продуло.
– О-о, ты говоришь по-русски! – обрадовалась Маша. – Пойдём ко мне, у меня есть ушные капли.
Она привела их в свою чистенькую комнату в общежитии железнодорожников, нашла капли, закапала в ушко Сяопина и наложила тёплую повязку. Боль ушла, и мальчугана потянуло в сон. Цзинь положила его на диван, прикрыла шерстяным платком, висевшим на спинке, и присела на табуретку у стола.
– Есть хочешь? – спросила Маша, разжигая примус. – Меня, кстати, Машей зовут. Маша Пушкова. Я телефонисткой служу на станции.
– Меня – Ксенией. Я – крещёная. А по-китайски – Цзинь. Ван Цзинь.
– Цзиннь! Красиво! Цзинннь…
– Ой, мне же надо бежать! – спохватилась Цзинь. – Отец вернётся, а нас нет. Испугается, а у него сердце слабое.
– А ты сходи за ним и приводи сюда. Чаю попьём. А сынок пущай поспит. Как его звать-то?
– Сяопин. Ван Сяопин.
– Ой, как длинно! Я его Сявкой буду звать. Ты не против?
Цзинь пожала плечами.
– Вот и ладно. Давай беги за отцом.
Когда Цзинь вернулась на станцию, Сюймин уже сидел на скамейке и вертелся, отыскивая взглядом своих среди проходящих людей. Увидев дочь, он так обрадовался, что бросился ей навстречу. Но первые слова были о внуке:
– Где Сяопин? Ты его потеряла?
– Нет-нет, успокойся, с ним всё в порядке. Пойдём со мной, по дороге расскажу. Лучше скажи, как твои поиски?
– Что я тебе говорил каждый раз, когда не находил работы?
– Ссылался на Великого Учителя, на его суждение: «Неудача не означает, что Бог вас оставил. Это означает, что у Бога есть лучший путь для
