не позволили старому графу принять участие в походе самому, но тем большие надежды он возлагал на сына – и Родгар, уезжая на войну, конечно же, искренне клялся не посрамить... Его рассказ ничего бы не изменил. Граф просто не понял бы сына, забывшего свой долг, опозорившего фамильный герб – и хуже того, усомнившегося в догматах веры! – из-за каких-то язычников, которые к тому же все равно уже были мертвы. Пусть лучше считает, что его сын пал в бою и упокоился в безвестной могиле, подобно многим рыцарям, ехавшим за славой, а нашедшим лишь яму в песке. Это будет для старика меньшим ударом.

Поэтому Родгар отправился в дикие западные леса. Туда, где никто не стал бы его искать и никто не узнал бы при встрече. Туда, где всякий волен начать жизнь с нуля и где, как он вскоре убедился, не принято спрашивать о прошлом.

Поначалу он думал поселиться в одном из здешних селений, отвоеванных у вековой чащи. Жить вместе с этими простыми и суровыми мужиками, помогая им своим мечом защищаться от лесной нечисти и лихих людей, тоже порою нападавших на уединенные деревни. Обучить самых ловких и смекалистых военному делу, превратить мужичье с дубинами в дисциплинированный военный отряд, способный дать достойный отпор любому врагу. Но его планы не нашли понимания у местных. Он не мог, да и не пытался, сойти среди них за своего. Его доспехи, конь и оружие стоили больше, чем вся деревня. Он был лордом – то есть одним из тех, от чьей власти они бежали в эти дремучие леса. «Сегодня ты сражаешься плечом к плечу с нами, и это, конечно, недурно. Но завтра ты попросишь, чтобы в благодарность за твой меч и твою науку мы сложили для тебя замок. Послезавтра те из нас, кого ты обучишь и вооружишь, назовутся дружиной и переберутся туда жить, забыв и крестьянский труд, и прежних товарищей – а мы согласимся их кормить, чтобы они нас защищали. А потом они явятся к нам за оброком, уже не спрашивая нашего согласия…»

Не везде ему говорили это в лицо. Кое-где он лишь читал это в угрюмых взглядах лесовиков, угадывал в смолкавших при его приближении разговорах. Но он быстро понял, что ни в одном здешнем селении ему не будут рады. Ему, конечно, везде предложат еду и ночлег, как велят местные обычаи – но вздохнут с облегчением, когда он уедет. Он навсегда останется для этих людей чужим.

И тогда он решил стать тем, кого не бывает. Странствующим рыцарем из легенды, а не из суровой действительности. Помогающим тем, кому больше некому помочь. И уезжающим прочь прежде, чем их благодарность начнет их тяготить и перерождаться в неприязнь.

«Родгар! Они идут сюда!»

«Прячься! Прячься под воду!»

«Так я уже».

«Ты умница, Тилли. Дышится нормально?»

«Да».

«Тогда главное – сиди и не шевелись. Я скажу тебе, когда можно будет выглянуть».

Да уж, он скажет. Будем надеяться, девочку убедил его уверенный тон, хотя все, что он может – это предполагать, причем вслепую. Если бы амулет позволял ему не только слышать ее мысленный голос, но и видеть ее глазами... а еще лучше – глазами ее преследователей... впрочем, нет, не надо – ведь тогда бы, наверное, и они почувствовали его. Но в любом случае бессмысленно обдумывать заведомо отсутствующие возможности...

...Он встретил бродягу в одной из немногочисленных местных харчевен – громоздкой, мрачной и угрюмой, как практически все в этих краях. Когда Родгар вошел, тот сидел над кружкой (давно уже, похоже, пустой) за дальним столом в углу, но вскоре после того, как толстый коренастый хозяин (трактирные служанки здесь были не в чести) принес рыцарю тарелку с жареным мясом (Родгар не удивился бы, узнав, что это медвежатина), серую ноздреватую лепешку и кувшин с элем, бродяга поднялся, не слишком твердым шагом пересек почти пустое по раннему времени помещение и, не спрашивая дозволения, уселся напротив.

Родгар коротко посмотрел на него, ни о чем не спрашивая. Он уже знал, что здесь не принято задавать поспешные вопросы, особенно продиктованные праздным любопытством. Бродяга был высок и тощ; в его фигуре еще можно было угадать следы былой выправки, и Родгар подумал, что, возможно, перед ним еще один дезертир из армии – но ныне он имел самый непрезентабельный вид. Всклокоченная неухоженная борода, грязные спутанные волосы неопределенно-сивого оттенка, давно не знакомые ни с ножницами, ни с гребнем. Из-под этих волос нездорово блестели карие глаза, а испещренный полопавшимися сосудами нос определенно свидетельствовал о давнем пристрастии к алкоголю. Собственно, от бродяги и сейчас несло дешевым вином – вперемешку с запахом немытого тела. Он кутался в старый выцветший плащ, ныне более похожий на серую тряпку, но не дошедший еще, однако, до стадии лохмотьев. Родгар неприязненно подумал, что сейчас у него будут клянчить на выпивку.

Бродяга разлепил шелушащиеся, обметанные лихорадкой губы.

– Ищешь кого-то, рыцарь?

– Никого конкретного, – сдержанно ответил Родгар после короткой паузы. Обращение на «ты» его не задело – он уже привык к тому, что нормы этикета и титулы остались далеко на востоке – но, принимая свое решение «помогать тем, кому больше некому помочь», он вовсе не имел в виду опустившихся пьяниц. – Почему ты спрашиваешь?

– Рыцари в здешних краях – нечастые гости.

Родгар ничего не ответил и принялся резать мясо ножом.

– Могу помочь... в поисках, – произнес бродяга и сунул руку под плащ. Рефлекс заставил Родгара слегка напрячься, хотя он понимал, что едва ли его визави полез за оружием. Действительно, полминуты спустя на стол лег некий небольшой предмет, замотанный в грязную тряпку.

– Что это? – спросил Родгар без интереса.

– Разверни.

– Почему бы тебе самому не сделать это?

– Я не хочу... осквернять эту вещь своим прикосновением, – криво усмехнулся бродяга.

Родгар слегка пожал плечами и не без брезгливости, за краешки, развернул тряпку. Его удивленному взгляду предстал ограненный черный камень – скорее всего, морион – заключенный в тонкую, подобную сети прожилок, серебряную оправу на серебряной же цепочке. Вещица, несмотря на изящество и искусную работу, не была сверхдорогой – все же морион – не бриллиант, а серебро – не золото – но все-таки не вязалась ни с этой тряпкой, ни с жалким обликом бродяги. Родгар поскреб оправу ногтем, проверяя, не крашеная ли это проволока, но его ноготь не оставил разоблачающего следа, да и сохраняющаяся в руке