– Привет, Оксана.

Она игнорирует.

– Ну, не хочешь здороваться…

– Ты поговори мне еще! – Оксану наконец прорывает. – Ты ничего не хочешь мне рассказать?!

– Да как будто и нет.

– Как будто и нет?! А кто роды принимал у чужой женщины? У жены друга? Кто вместо того, чтобы…

Поняв, что подобную сцену нельзя прекратить, а можно лишь переждать, Бурлак спокойно забирает томик Гиляровского и идет с ним в комнату.

Но Оксана сопровождает его и туда.

– Куда ты пошел? Стой! Стой, я сказала! Тебе придется меня послушать!

Бурлак опускается в кресло и открывает старую книгу на странице со свернутым уголком – сколько он ни пытался избавиться от этой скверной привычки, ничего не помогает.

– Все! Мое терпение лопнуло! Выметайся отсюда! Выметайся из моей квартиры! Если ты не забыл, это моя квартира, и я что хочу здесь, то и делаю!

Бурлак откладывает Гиляровского. Описание быта москвичей конца XIX – начала XX века сейчас представляется не столь актуальным.

– Выметаться?

– Да! Наконец ты меня услышал!

– Ты точно в этом уверена?

– Как же ты меня достал!

– Хорошо. Тут есть еще кое-какие мои вещи. Заеду за ними потом.

– Давай уже! Скатертью дорожка!

С обычной скоростью, как будто даже не резонирующей с напряженной обстановкой вокруг, Бурлак одевается и выходит из дома. Как говорится, характер нордический…

– Ненавижу! – слышится ему вслед.

Тогда Бурлак решает вернуться. Но лишь для того, чтобы забрать книгу. Дверь хлопает за ним во второй раз.

Ключ проворачивается уже в двери кабинета Бурлака Ю. В., в отделении уголовного розыска УВД по ЦАО города Москвы. Зажигается свет. Рабочее место уже больше соответствует Юриным идеалам. Оксана бы удивилась.

На стенах старые обои, а вдоль стен старая мебель. Но, в отличие от их семейного гнезда, это не рухлядь, а винтаж. Сверху – светильник дореволюционной конструкции, какие стояли вдоль какого-нибудь Невского проспекта на заре появления электричества. Снизу – стол, покрытый бархатным сукном, и настольная лампа, больше напоминающая подсвечник из имения какого-нибудь графа или барона. А со стены, с портрета в золоченой раме, на все это взирает Аркадий Францевич Кошко – до революции тот заведовал всем московским сыском.

На тумбочку с резными ножками под картиной падает томик Гиляровского. А потом и сам Бурлак падает в элегантное кресло у окна.

Позади тяжелый день. Глаза полицейского закрываются сами собой. И на мгновение он переносится в прошлое, ему снится…

Впрочем, спит он совсем недолго. Капитана будит резкий звонок. На рингтоне что-то из Михаила Ивановича Глинки. Бурлак подносит телефон к уху, словно и не спал вовсе.

– Да, Валентин Сергеич… Не сплю…

Смотрит на часы – четыре утра.

– Да, вообще никогда… Есть… Уже еду.

На то, чтобы встать, привести себя в порядок, выключить свет и запереть дверь, уходит секунд десять, не больше.

Бурлак протягивает таксисту тысячную купюру. Гость из ближнего зарубежья рассматривает на просвет ярославскую церковь Иоанна Предтечи и довольно улыбается вставными золотыми зубами.

А Бурлак уже идет быстрым шагом – быстрее, чем иные бегут, – к группе людей на ночном шоссе.

Параллельно многажды упоминаемый напарник Юры Петр Рогинский на ковре у полковника Кукуяна сдает товарища, перекладывая на него собственные косяки.

– Нет, ничего не передавал… А чему тут удивляться? Человек уже давно одеяло на себя тянет. Понимаю – выслужиться хочет, какой солдат не мечтает стать генералом? Я все понимаю, но не за счет товарищей же? Сколько раз я его вытаскивал. Сколько раз прикрывал. Но человека не переделать. Горбатого только могила исправит… Извините за пафос.

Параллельно жена Петра баюкает в родильном доме новорожденную дочь. Но поминает не мужа:

– Терпи, Мариночка, терпи… Это просто желудочные колики… Так бывает… Вот придет дядя Юра и принесет нам что-нибудь вкусненькое. И не будет у тебя ничего болеть. Жизнь станет сладкая и счастливая…

Параллельно Оксана изменяет Бурлаку с московским ресторатором Н., с которым крутит роман уже второй месяц.

– Да, Ники, да!..

– А муж?

– Объелся груш! Молчи! И смотри только на меня!

Параллельно мать, до которой Юра так и не доехал, чтобы починить свет, держится за сердце из-за нехорошего предчувствия.

Все мешается в жизни Бурлака. Такой многогранной и одновременно такой короткой. А опер, еще даже не зная всего этого, быстро идет к группе людей на шоссе.

Впереди слышатся неразборчивые крики и вот уже звуки перестрелки. Фигуры в темноте падают. Но Бурлак и не думает бежать. Лишь приостанавливается в ожидании развязки. Он совершенно не боится смерти.

А подойдя, видит устрашающее и кровавое зрелище. Пятеро участников перестрелки лежат на асфальте в лужах крови. Они стреляли друг в друга, и никому не удалось уйти. Кто-то уже не подает признаков жизни. Кто-то еще шевелится.

Бурлак проверяет пульс у ближайшего. Достает мобилу.

– Валентин Сергеич…

Но не успевает договорить. Потому что кто-то бесшумно отделяется от темноты и отправляет оперативника в нокаут. Выстрелом в голову, в упор.

– Глупый мент… – говорит этот кто-то.

Но Бурлак его уже не слышит.

Дальше – больничный коридор. Уже второй за пару дней. Но если раньше повод был безусловно положительным – новая жизнь, да еще и в семье напарника и лучшего друга, сейчас в точности до наоборот – кто-то забирает жизнь у самого оперативника.

Колеса каталки неприятно скрипят.

Люминесцентные лампы над головой мигают и потрескивают.

По глазам бьет еще более яркий луч из конца коридора.

Каталку завозят в операционную.

Двери закрываются.

Последние мгновения, которые Юра видит собственными глазами.

А дальше провал в памяти…

Глава 2

Георгий Ратманов

Он очнулся в полутемном помещении и пока что не мог понять, что с ним. Низкий потолок, обшарпанные стены, в углу коптила керосиновая лампа. Откуда такая рухлядь? Его увезли в какую-то деревню? Но зачем?

От вопросов голова заболела еще больше. И предаваться собственным мыслям быстро помешали посторонние. К нему подошел и наклонился какой-то рыжий бородач в красной косоворотке на узком ремешке и штанах в легкомысленную полоску:

– Эй, Жоржик! Очухался?

Жоржик?! Капитан полиции поступил не очень правильно с точки зрения профессионала. Но все же спросил, так до конца и не разобравшись в ситуации:

– Ты кто?

И даже от простой и короткой фразы голова пошла кругом и к горлу подступила тошнота. А собственный голос показался совсем незнакомым.

Мужик обернулся и сообщил кому-то:

– Во как Ратмана стукнуло – своих не узнает! Псы легавые, что с людями делают…

Из-за спины мужичка вышел другой незнакомец: он держался заметно увереннее и выглядел человеком, которому нравится производить впечатление. Кто-то из старших?

Незнакомец заговорил густым голосом:

– Георгий, не бойся. Мы тебя вынесли, не бросили. Фершелок[1] скоро придет, посмотрит. Живой, и хорошо! Вылечим…

Повисла пауза. А Юра, подумав, решил и дальше поиграть в «я – не я, ничего не помню и ничего не знаю». Притом что это было истинной правдой…

– Что со мной? Где я?

– Ты в хевре, не узнал? Третью уж неделю здесь обитаем. А случилось с тобой вот что.