они приходили в приемную комиссию Бельведера, где она, незамужняя, бездетная женщина со степенью бакалавра в изобразительном искусстве и дополнительной специализацией в кукольном театре, решала, попадут ли их детки в школу. В Нью-Йорке было много видов богачей, но все они хотели отправить детей в школу, которую сами выбрали, потому что жизнь их чад представлялась им железной дорогой, последовательным путем от одной станции к другой: Бельведер, Йель, Гарвардская школа права, брак, дети, дом на Лонг-Айленде и большая собака по кличке Гекльберри. Элис была всего одной из ступеней, но ступенью важной. Позже в тот же день ей придет письмо от Кэтрин, где та радостно напишет, как приятно было ее встретить. У Элис не было власти ни над реальным миром, ни над собственной жизнью, но в королевстве Бельведера она была повелителем ситхов или джедаем – в зависимости от того, получал ребенок место или нет.

Глава 4

У Мэтта в квартире всегда было чисто. Он жил там уже три года, но до сих пор ни разу не готовил себе больше одного блюда в день – он предпочитал делать все, что можно, через приложение. Будучи городской девчонкой, Элис тоже часто заказывала еду, но она при этом хотя бы брала в руки телефон и разговаривала с людьми. Как и большинство переселенцев из маленьких городов, Мэтт воспринимал Нью-Йорк как набор известных декораций, не сильно задумываясь, что появилось раньше: курица или яйцо.

Элис положила сумку на длинную белую столешницу и открыла холодильник. Внутри стояли три банки энергетика с разными вкусами, полупустая бутылка комбучи, которую она оставила там с месяц назад, салями, незавернутый кусок уже слегка заветрившегося по краям чеддера, полпачки масла, банка корнишонов, парочка контейнеров с едой навынос, бутылка шампанского и четыре бутылки «Короны». Элис закрыла дверцу и покачала головой.

– Эй, привет! Ты дома? – крикнула она в направлении спальни Мэтта. Ответа не последовало, и вместо того, чтобы написать ему сообщение, Элис решила постирать ту небольшую кучку вещей, которые она затолкала в сумку перед тем, как отправиться в больницу. Самым большим плюсом в квартире Мэтта было наличие посудомойки и стиральной машины. Посудомойка была ему без надобности, потому что Мэтт редко ел из настоящих тарелок, а вот стиральная машина стала любовью всей ее жизни. Обычно Элис таскала сумку с грязными вещами в прачечную за углом, недалеко от дома – ей даже не приходилось переходить улицу, – там ее вещи стирали, складывали и возвращали чистыми в большом фирменном мешке, но легкость, с которой она могла постирать любимые джинсы, три комплекта белья и футболку, которую она хотела на следующий день надеть на работу, была чем-то волшебным. Стоя у открытой стиралки, Элис подумала, что было бы неплохо постирать заодно те вещи, которые были на ней, стянула джинсы и футболку и закинула их туда же. Когда вещи с шумом завертелись внутри, Элис в носках проскользила по гладкому полу в спальню Мэтта, поискать, что можно было бы накинуть. Открылась входная дверь, и она услышала, как по столешнице стукнули ключи Мэтта.

– Привет! Я здесь! – крикнула она.

Мэтт показался в дверях спальни с огромными пятнами пота на шее и в подмышках и вытащил наушники.

– Я сегодня чуть не сдох, отвечаю. Была круговая со становой тягой и дополнительные берпи. Я вчера выпил четыре бутылки пива и был почти уверен, что блевану.

– Неплохо, – отозвалась Элис. Мэтт был достаточно спортивным, чтобы держать свой пивной живот в пределах разумного, но недостаточно, чтобы продержаться хоть одну тренировку без риска вывернуться наизнанку. Он говорил так каждый раз.

– Схожу в душ. – Он посмотрел на Элис. – Почему ты голая?

– Я не голая, – ответила она. – Я стираю вещи.

Мэтт открыл рот и тяжело выдохнул: «Мне все еще кажется, что меня сейчас вывернет».

Он обошел Элис и открыл дверь в ванную. Она присела на кровать и прислушалась к шуму воды.

Элис знала, что они не были такой уж хорошей парой в отличие от ее друзей и знакомых, которые постили в Инстаграме[4] рапсодические оды на каждый день рождения и годовщины. У них не было общих интересов, они не слушали одинаковую музыку, не предавались одинаковым мечтам и надеждам, но когда они познакомились в приложении (естественно) и сходили выпить по бокальчику, бокальчик перетек в ужин, ужин перетек в следующий бокальчик, а этот бокальчик перетек в секс, и теперь, год спустя, консьерж уже перестал спрашивать ее имя. Год – это прилично. Сэм, замужняя и потому знавшая, как все это устроено, полагала, что скоро Мэтт сделает предложение. Элис не была до конца уверена, что она в таком случае ему бы ответила. Она осмотрела свои ногти, которые явно просили свежего лака, – на кончиках остались только маленькие красные кружочки. Через неделю ей исполнится сорок. Они с Мэттом еще ничего не планировали, но ей думалось, что если что-то и должно произойти, то, скорее всего, именно тогда. От этой мысли ее желудок исполнил небольшой кульбит, словно пытался отвернуться в другую сторону.

По большей части брак представлялся Элис удачной сделкой – кто-то всегда есть рядом, а когда ты будешь умирать, он или она будет сидеть рядом и держать тебя за руку. Разумеется, это не относилось к бракам, которые заканчиваются разводом или оказываются несчастливыми, в которых держание за руки существует лишь в воспоминаниях. Не относилось это и к людям, которые погибают в авариях или умирают от сердечного приступа, сидя за столом. Скольким людям в самом деле выпадает умереть с ощущением, что их любит и поддерживает супруг? Десяти процентам? Смерть, конечно, была не единственным доводом в пользу брака, но одним из. Элис было жалко отца, жалко, что, кроме нее, у него никого не было, и она опасалась, что из-за их сходства ей самой тоже не светит ничего большего. Нет, у нее будет и того меньше. У Леонарда есть ребенок. Не просто ребенок – дочь. Будь она мальчиком, не натасканным обществом быть хорошим и ответственным помощником, все могло бы быть по-другому. Последние десять лет пролетели так быстро. До тридцати годы прошли как в тумане, а десять лет назад ее друзья начали жениться, выходить замуж и заводить детей – кто-то в тридцать три, кто-то в тридцать четыре или тридцать пять, и она вроде бы не сильно от них отставала, а потом раз – и ей уже сорок, и уже поздно. Разве нет? У нее были друзья, которые