ответы хотя бы на некоторые из моих вопросов, прежде чем мы бросим «Санта-Марию», поэтому я отнес Виржини обед в каюту. Она расправилась с ним с той же жадностью, что и с лепешками. Две бутылки воды, которые я оставил возле койки, также были пусты.

Полулежа на моей койке и накрыв колени простыней, она нянчила в руках принесенную мной чашку чая. Я, выпрямив спину, сидел на стуле, который придвинул к постели достаточно близко, чтобы приступить к разговору, но не настолько, чтобы испытывать неловкость.

– Военный корабль, – произнесла она. – Они говорили нам, что есть какой-то военный корабль, но он не придет. Я два дня пыталась связаться с кем-нибудь по радиосвязи. А потом появились вы.

– Они? – переспросил я. – Кто такие они?

В дверь постучали. Дождавшись моего разрешения, вошел Умар.

– Сэр. – Меня удивила его почтительность и то, что он отдал честь, – обычно Умар пренебрегал такими формальностями. Виржини он коротко кивнул. – Вы это велели принести, капитан? – спросил он по-английски и протянул мне УКВ-рацию.

– Мичман, – отозвался я, и это тоже показалось неестественным. Мы не привыкли к присутствию посторонних. Я перешел на малайский: – Как будет время, найди радиолокационный отражатель и установи его на катамаране. Возьми с собой Ямата. (Ямат был моим механиком.) Пусть подождет тебя в тендере. – Я приказал бы ему затопить яхту, но она стоила целое состояние и не имела никаких повреждений, а я не хотел ввязываться в разборки со страховщиками. – Заодно проверь, транслирует ли на лодке АИС. Ночью система не обнаруживалась. Не выключай ее. Оставь один двигатель включенным, но на нейтрали, чтобы аккумулятор как можно дольше не садился. Мало ли куда отнесет «Санта-Марию», когда мы ее бросим. Только риска, что с ней столкнется какой-нибудь корабль, мне и не хватало.

– Сейчас, сэр?

– Необязательно. Но до заката. Радируй мне, когда будешь на месте.

– Слушаюсь, сэр. – Он двинулся к выходу.

– И вот еще что, Умар, – добавил я, – захвати для них там какой-нибудь одежды и осмотри напоследок яхту, чтобы не задерживаться, когда получим разрешение.

Он закрыл за собой дверь.

Когда мы остались наедине, я начал по новой:

– Кто рассказал вам о нашем патрульном корабле? И где вы находились?

Она опустила взгляд.

Что бы мы с женой ни обсуждали – учебу Адама, события в кампонге, наши планы на будущее, – мне приходилось ждать, пока она поразмыслит над своим ответом. Мария задумчиво склоняла голову, и в конце концов меня вознаграждал блестящий взгляд ее турмалиновых глаз.

– Остальные, – ответила Виржини. – Это они рассказали нам о военном корабле. Остальные на Амаранте.

Значит, она побывала на Амаранте. В последнее время туда мало кто добирается, но некоторые из этих иностранцев так упорны. Говоря «иностранцы», я имею в виду западных людей, потому что почти все они – приезжие с Запада, думающие, что острова вроде Амаранте – это рай, а полоска золотого песка – та самая утопия, которую они искали и которая исцелит все раны. Пожалуй, для заживления чьих-то поверхностных ран и впрямь хватает толики солнечного света и глотка соленого воздуха. Но раны других слишком глубоки. А третьих эти пляжи и прибрежные воды приводят к гибели, а не к перерождению.

Я хотел сказать все это ей, но вместо этого рассказал, что раньше мы патрулировали Амаранте несколько раз в год, но, поскольку остров очень далеко, а с ресурсами сейчас туго, центральное командование изменило наши обязанности.

Виржини продолжала смотреть на свои колени, ссутулившись, втянув голову в плечи, словно заняв оборону, и я не знал, как к ней подступиться.

– Вы с Джейком проводили на Амаранте отпуск? – попытал удачи я.

Она моргнула.

– Вроде того.

– А потом с ним произошел несчастный случай?

Молчание. Она разглаживала складки простыни, снова и снова расправляя ткань в одном и том же месте, как будто могла разгладить морские волны.

Мария говорила, что лучший способ успокоить бурные воды – это полить их маслом, но в тот день ей не помог бы никакой чудодейственный бальзам.

Я собрался с мыслями. За несколько коротких разговоров с этой белой женщиной я так и не выяснил, каким образом ранило Джейка и что так сильно потрясло ее саму. Пора разобраться, что к чему.

– Виржини, что произошло?

Она допила чай, хотя к тому времени он, вероятно, совсем остыл. Ставя пустую чашку на полку рядом с моей койкой, она задела стоявшую там фотографию, и молитвенные четки, висевшие на рамке, со стуком упали. Она подняла их – крестик угнездился в ладони, нитка с бусинами свесилась с запястья – и наклонила голову, чтобы их рассмотреть. Ее рыжеватые волосы, подстриженные коротко, как у мужчины, были чудовищно спутаны.

– Вы католик? – спросила она.

– Меня воспитывали в католической вере.

– У вас очень хороший английский.

– Я ходил в англоязычную школу. Мать моего отца была британкой. А вы? Где вы выросли?

– В основном в Англии. И во Франции. – Ее внимание вернулось к четкам Марии. – У моей двоюродной бабушки были такие же. – Она зажала одну из бусин между большим и указательным пальцами. – Я думала, вы мусульманин.

– В Малайзии не так уж мало католиков. За это мы должны благодарить вас.

– Меня? – Затем на ее лице отразилось понимание. – А. Вы имеете в виду колонизаторов. – Она взяла обмотанной четками рукой фотографию. По сей день чувствую, как мои губы сжались в жесткую линию. – Мило, – сказала она. – Ваша жена и дети? Сколько им?

Я замялся. Никто из экипажа никогда не расспрашивал меня о моей семье.

– Адаму, моему сыну, тогда было семь. Фаре – пять. – Она не спрашивала о возрасте Марии, но я все равно его назвал. – А моей жене – тридцать один.

– Тридцать один, – повторила она, и я понял, что ее броня треснула. – Столько же, сколько мне. Когда это снимали?

– В две тысячи четвертом. В День независимости у нас дома, в Пинанге. – Дети нарядились в красно-белые костюмчики, которые Мария вырезала и сшила для них из «полос славы»[11]. В их руках развевались пластиковые флажки. – За четыре месяца до…

Должно быть, она заметила, что я осекся, но не стала настаивать, чтобы я продолжил.

– Вы живете в Пинанге? – спросила она вместо этого.

– Да.

– Ваш сын хочет пойти по вашим стопам во флот? Или даже ваша дочь?

Мощное течение потащило меня прочь с курса. Чтобы за что-то ухватиться, я потянулся к мешку у своих ног, который забрал с «Санта-Марии». Пластиковые застежки щелкнули, когда я открыл их, водонепроницаемый пластик скрипнул, когда я размотал горловину. Сверху лежала собранная мной одежда, под ней – паспорта и бумаги. Я достал