Дальше Ольга делилась событиями, которые она пережила в Шалашах. Рассказывала о своем беспокойном ожидании и ужасе, пережитом тогда, когда Торопов сообщил о произошедшем. Я почти молчал все это время, а потом, минут через двадцать меня начало клонить в сон. При этом я чувствовал, как начинают чесаться заживающие раны — явный признак быстрой регенерации мягких тканей. Это процесс запустил я сам, но Асклепий его намного ускорил, своей огромной целительной силой. И теперь моему телу требовался просто отдых для восстановления сил. Перед сном я просканировал тонкий план на возможные угрозы — было все тихо. Я вполне доверял обещанию Афины и Артемиды, что они будут оберегать мой покой, пока я в таком состоянии, и сканировал планы бытия скорее по привычке. В моем положении очень полезной привычке — мне нельзя от нее отказываться, хотя она создает много неудобство и забирает часть силы.

И уже перед самым сном я пошел на хитрость, сказал Ковалевской:

— Оль, приляг, пожалуйста со мной, что-то меня слегка морозит, — вот в последнем, извините, я соврал. Или лучше сказать, пошутил.

Княгиня устроилась на кровати слева от меня. Легла очень осторожно, опасаясь причинить мне боль. Я сам притянул Ольгу к себе, желая больше ее тепла и не слишком обращая внимание на резь в ранах. Затем я пожаловался Ленской, что у меня мерзнет правый бок, и актрисе ничего не оставалось, чтобы устроиться там.

— Елецкий, ты уже вообще обнаглел! — возмутилась княгиня, при этом мне показалось, что она не слишком сердится.

— Спокойно, девушки, это просто лечебный сон, — объяснил я.

Ленская просто хохотнула мне в плечо и поцеловала меня. Она была вовсе не против такого «лечебного сна». Да и Ольга Борисовна смирилась, что ей придется провести ночь на одной кровати не только со мной, но и моей любовницей. Кровать не была широкой, но если прижаться друг к другу, то места вполне хватало троим даже с небольшим запасом.

В эту ночь я не видел снов. Так редко бывает, когда после вечера, перегруженного происшествиями, запредельными эмоциями тебе ничего не снится, но мне не снилось ничего. Я лишь провалился в небытие и очнулся, когда на часах было далеко за полдень.

Ленской в палате не было, Ольга сидела напротив меня на диване, читая какой-то научный журнал с изображением на обложке мозга, подключенного к реутово-марсимовой схеме. Увидев, что я проснулся, она поспешила ко мне:

— Как ты? Лучше?

— В порядке. Почти в полном порядке. Наверное, врачи не поверят, что такое возможно и еще подержат здесь день-другой, — я приподнялся, отмечая, что кто-то мне успел сделать перевязку. Не знаю, как это возможно сотворить со спящим человеком, при этом его не разбудив.

— Был Асклепий, — сообщила княгиня. — Что-то такое делал с тобой. Трогал там, где раны, долго держал ладонь на твоей голове. Я даже поговорила с ним немного, но он такой неразговорчивый: все молчит, хмурится, не всегда отвечает. Сказал, что ты должен лежать еще хотя бы день, лучше два.

— То есть завтра можно убираться отсюда. Послушай, а ведь завтра суббота, и получается, наши планы вовсе не рухнули, — я сел на кровати, свесив ноги и, думая о забронированном номере в гостинице «На Облаках», сказал: — Послушай, дорогая моя, знаешь, что завтра произойдет? Завтра я тебя трахну там же, на нашем любимом месте, где и собирался. И даже цветы не забуду.

— Елецкий, у тебя вообще совести нет? — она замерла, пытаясь разыграть возмущение.

— Кажется, ты задавала этот вопрос ночью. Да? Спрашивала что-то насчет совести, когда мы дружно ложились спать? — сейчас я любовался ей. Как же она прекрасна: и когда возмущается, и когда радуется, и когда сердится! Я хочу ее видеть рядом всегда.

— Нет, перед сном я просто говорила, что ты обнаглел, — она положила журнал на столик. — Если интересно, твоя актриса ушла. У нее, видите ли, сегодня два спектакля. Передала тебе пожелание, поскорее выздороветь. Сказала, может прийти вечером.

— Помоги мне встать, — попросил я, протянув к ней руку, и когда Ольга подошла и подала свою ладонь, я схватил ее и повалил Ковалевскую на кровать. Ее возмущение пришлось прервать решительным поцелуем.

— Елецкий!.. Ну, Елецкий!.. — ей все-таки не удалось вывернуться.

А я одержал очередную победу: доказал, что тяжело раненый маг может быть сильнее самой прекрасной княгини. Тем более если этот маг — Астерий.

Ольга быстро сдалась: ответила на мой поцелуй и лишь прошептала с утихающим возмущением:

— Тебе нельзя так! У тебя там жуткие раны! Я видела…

— Поверь, именно так они лечатся. Можешь спросить у Асклепия, — я прижал ее к себе с вожделением ощущая, как вздымается ее грудь и чувствуя частый стук ее сердца.

— Я лучше спрошу об этом у Артемиды, — она рассмеялась, видя, округлились мои глаза. — Сюда может кто-нибудь войти. Слышишь! Елецкий! Мы пока не «На Облаках»!

Хотя Ольга совсем не ведьма, но так и случилось: через несколько минут в палату вошел ее отец.

Борис Егорович, наверное, не совсем понял происходящего на больничной кровати. Стал у распахнутой двери, слегка вытянув голову вперед и широко распахнув глаза.

— Папа! Стучаться надо! — Ольга тут же приподнялась, поправляя юбку.

— Да вот не догадался. Думал, что Александру Петровичу ввиду тяжести ран будет сложно ответить на мой стук, — князь закрыл дверь и вошел в палату. — Как самочувствие, ваше сиятельство? Как протекает процесс лечения? — с явной издевкой полюбопытствовал он.

— … — я открыл рот, чтобы что-то ответить.

— Вообще, его сам Асклепий лечил, — опередила меня Ольга.

— Ага. Боги стараются, еще и ты, вместе с ними. Очень хорошо! Наверное, настолько хорошо, что и выздоравливать не хочется, — хотя Ковалевский все это говорил с явным сарказмом, улыбка на его губах была доброй, и я совершенно расслабился. Все-таки Борис Егорович золотой человек, он всегда без лишней чопорности, но с пониманием наших юных порывов. Другой бы на его месте вспылил. Например, Елена Викторовна могла взорваться возмущениями, а князь все спокойно перевел в шутку. Возможно, позже он поговорит об этом с дочерью, но мне кажется вряд ли.

— Вообще, папа, сам Асклепий сказал, что Саше нужно полежать еще один день, — Ольга снова не дала мне ответить князю. — Потом,