Шрифт:
Закладка:
Был ли он точен? Он утверждал, что да. «Я так хорошо его записываю, что каждая мелочь должна быть достоверной».166 Там, где мы можем сверить его отчет о словах Джонсона с другими отчетами, он кажется фактически верным, хотя и не дословным. Сравнение его «Записной книжки» с «Жизнью» показывает, что Босуэлл превратил свое собственное резюме речи Джонсона в прямую цитату, которую он иногда расширял, иногда сжимал, иногда улучшал,167 иногда очищал, удлиняя некоторые четырехбуквенные слова до приличных размеров. Иногда он опускал неблагоприятные для себя факты.168 Он не утверждал, что рассказал всю правду о Джонсоне,169 но когда Ханна Мор попросила его «смягчить некоторые из язвительных высказываний Джонсона», он ответил, что «не станет отрезать Джонсону когти или превращать тигра в кота, чтобы угодить кому-либо».170 На самом деле он раскрыл недостатки своего хозяина так же полно, как это делали другие, но в большой перспективе, которая уменьшала их значимость. Он старался показать настолько полного человека, насколько позволяли привязанность и порядочность. «Я абсолютно уверен, — говорил он, — что мой способ биографии, который дает не только историю видимого продвижения Джонсона по миру и его публикаций, но и взгляд на его ум в его письмах и беседах, является самым совершенным из всех, что можно придумать, и будет больше Жизнью, чем любая работа, которая когда-либо появлялась».171
Наконец, в мае 1791 года она вышла из печати в двух больших томах. Она не сразу была признана уникальной сокровищницей. Многие возмущались тем, что Босуэлл сообщает об их частных беседах, не всегда достойных восхищения: Леди Диана Боклерк могла прочесть, как Джонсон назвал ее шлюхой; Рейнольдс увидел, как Джонсон упрекнул его в том, что он слишком много пьет; Берк узнал, что Джонсон усомнился в его политической честности и счел его способным подцепить проститутку; миссис Пиоцци и миссис Элизабет Монтагу поморщились. «Доктор Благден, — писал Гораций Уолпол, — справедливо говорит, что это новый вид клеветы, с помощью которого можно оскорбить кого угодно, сказав, что какой-то умерший человек сказал то-то и то-то о ком-то живом».172 Другие находили детали чрезмерными, многие письма — тривиальными, некоторые страницы — скучными. Лишь постепенно в Англии поняли, что Босуэлл создал шедевр и придал благородство своей жизни.
Его отец умер в 1782 году, оставив его лэрдом Ачинлека с доходом в 1600 фунтов стерлингов в год. Он оказался доброжелательным хозяином, но слишком привык к городской жизни, чтобы надолго задержаться в Ачинлеке. В 1786 году его приняли в английскую коллегию адвокатов, и с тех пор он проводил большую часть времени в Лондоне. Рейнольдс изобразил его в том же году самоуверенным и наглым, с носом, способным выведать любой секрет. Иногда его жена сопровождала его в Лондон, но обычно она жила в Ачинлеке. Там она и умерла в 1789 году в возрасте пятидесяти одного года, измученная заботой о Босуэлле и его детях. Он пережил ее на шесть лет — годы все более глубокой деградации. Он снова и снова пытался преодолеть свою потребность в спиртном, но безуспешно. Он умер в Лондоне 19 мая 1795 года, в возрасте пятидесяти шести лет, и его тело было доставлено в Ошинлек для погребения. Его грехи сейчас на слуху у общественности, но мы забудем о них, когда вновь прочтем величайшую из всех биографий.
Оглядываясь на восемнадцатый век английской литературы, мы видим, что это был прежде всего век прозы, от Аддисона, Свифта и Дефо до Стерна, Гиббона и Джонсона, так же как семнадцатый век был веком поэзии, от Гамлета и Донна до Драйдена и «Потерянного рая». Подъем науки и философии, упадок религии и таинственности, возрождение классических единств и ограничений охладили тепло и засорили поток воображения и стремления; и триумф разума стал поражением поэзии, как во Франции, так и в Англии. Тем не менее жизненная сила и многогранность английской прозаической литературы в XVIII веке вполне компенсировали холодную формальность, преобладавшую в стихах. Благодаря Ричардсону и Филдингу роман, который до них был эпизодическим соединением пикаресковых приключений, стал описанием и критикой жизни, исследованием нравов, морали и характера, более освещающим, чем записи историков, которые потеряли людей в государстве. И какое литературное влияние могло сравниться в ту эпоху с воздействием Ричардсона на Прево, Руссо, Дидро и Гете?
Если литература Англии восемнадцатого века не могла сравниться с литературой семнадцатого или с елизаветинским бегством, то общая жизнь Англии восстановила свой подъем после провала национального мужества и политики в эпоху Реставрации. Со времен разгрома Армады Англия не испытывала такого всплеска предпринимательства и политики; в годы от возвышения Чэтэма до смерти его сына промышленная революция вывела Англию далеко вперед по экономической изобретательности и мощи, а английский парламент завоевывал континенты, проверяя своих королей. Теперь была построена огромная Британская империя, теперь залы Палаты общин звенели таким красноречием, какого Европа не слышала со времен Цицерона. Пока Франция разоряла себя, чтобы освободить Америку, и обезглавливала себя, чтобы осуществить свои мечты, Англия использовала все свои ресурсы ума и воли, чтобы развиться без революции и вступить в девятнадцатый век, в экономике и государственном управлении, победоносной и верховной.
КНИГА VII. КРАХ ФЕОДАЛЬНОЙ ФРАНЦИИ 1774–89
ГЛАВА XXXIV. Последняя слава 1774–83
I. НАСЛЕДНИКИ ПРЕСТОЛА: 1754–74
Людовик XVI был третьим сыном дофина Людовика Французского, который был единственным законным сыном Людовика XV. Дофина называли Людовиком Толстым, так как он любил поесть. Он пытался побороть свою тучность с помощью охоты, плавания, рубки деревьев, пилки дров и занятий рукоделием.1 Он на всю жизнь сохранил благоговение перед Церковью; его самыми дорогими друзьями были священники, и он глубоко стыдился прелюбодеяний
