Шрифт:
Закладка:
– Все-таки я настаиваю на объяснении, Олег Анатольевич. Только общий фон, только два слова о вашей идее, никаких подробностей, – Кафкан очень хотел понять и разобраться. Вспомним, что он был, по его признанию, безумно любопытен.
То, что принес Олег Анатольевич, и то, что он называл сашими, было разложено по тарелкам, было полито соусом, выглядело очень красиво и аппетитно. Никто из сидящих за столом к этому не притрагивался. Как-то было не до этого. Сай просто не ела после обеда ничего, Кафкан и Олег были выбиты из колеи жизни, каждый по своим причинам. Девушка за стойкой косилась на них неприязненно, но ничего не предпринимала. Появление рыбы в веганском месте было вызывающим нарушением уклада.
– У меня и нескольких моих товарищей с подобными моим взглядами появилась некая идея, которая может быть полезной и выгодной для всех сторон абсолютно. Я знаю кто вы, что вы, знаю, что у вас есть некоторый вес и влияние в обществе…
Олег Анатольевич был ладный мужчина, глаз его был синий, резкий, как бы эмалевый, выглядел почти как искусственный.
– Вы сильно ошибаетесь, какой вес, какое влияние, я всю жизнь судорожно сопротивляюсь всей этой суете, – попытался отбиться Кафкан, – и это все не так, как вы сказали.
– Тогда просто выслушайте меня, это интересно, поверьте, – махнув на все рукой, сказал Олег и придвинулся к Грише.
За соседним столиком две дамы средних лет обсуждали на иврите личную жизнь одной из них. Та, чью жизнь обсуждали, была хорошо сложена, с удлиненным лицом, на котором выступали сухожилия и желваки, казавшиеся лишними. Она выглядела бы совсем неплохо, если бы не это.
– Понимаешь, – говорила та, что с сухожилиями, – я просто не верю, что это произошло с нами за эти часы прошлой ночью. Сначала мы долго пристраивали детей по друзьям, дочка удачно пошла к подруге на вечеринку с пижамами, а мальчик пошел к другу с ночевкой. У них там трамполина, и он любит попрыгать на ней всласть. Ребенок, что ты хочешь. А мы пошли, ты же знаешь, что я обожаю эту еду, в японский ресторан поесть суши, я обожаю суши, васаби и все такое. Наелись, выпили, вернулись, еще выпили, приняли душ вместе, он такой красавец у меня, все при нем, все как я люблю, так романтично…
– Погоди, а ты в Б-га веришь? – спросила вторая дама.
Первая осеклась на полуслове, раздраженно взглянула на подругу:
– А это при чем? Конечно, верю, я про другое. Только мы легли, зазвонил телефон. Это была мать мальчика с трамполиной: «Поговори с сыном». Ребенок плачет: «Забери меня, мама, домой, сейчас. И не жди, мне плохо, сейчас приезжай». Уговоры не помогли, и я сказала мужу: «Все, приехали, дорогой, надо ехать за сыном и забирать его, одевайся». Дождь как из ведра, час ночи. Поехали в полутьме. Забрали мальчика. Попрощались, поехали обратно. «У меня живот болит», – говорит, хнычет. Я чувствую, что сейчас прыгну на дорогу и лягу посередине в грязь. Его вырвало в машине. Доехали. Муж забрал его на руках в дом. Я прибралась в машине. Ребенка помыли, уложили спать. Его опять вырвало. Опять помыли, дали чаю, заснул. Выпили вина с мужем. «Ну, стоит пойти спать, какая любовь, милый», – говорю. «Это просто не наш день». – «Да уж». Два часа ночи. Он раздевается и выясняет, что пропал бумажник со всеми документами, кредитками и деньгами.
– Ты шутишь? – сказала подруга, спрашивавшая о вере.
– Нет, это правда. Все перерыли, обшарили машину, нигде нет. Съездили к людям с трамполиной. Под дождем обыскали стоянку, прихожую, нету бумажника. Съездили в японский ресторан. Там тоже не нашли. Вернулись расстроенные, все деньги, все документы, все исчезло. Что делать?! В общем, заснули с большим трудом. Утром муж опять все обыскал, просмотрел парковку, нету. Тю-тю, денежки. Надо отменять кредитки хотя бы, звонить в посольство. В Израиле ночь, банки закрыты. В посольстве нам сказали: «Не волнуйтесь, поговорим утром». Муж опять поехал в ресторан, еще не открыт. Просто отчаяние. Дождался открытия. Хозяин говорит: «Нет, никто ничего не находил». Муж еще раз все осмотрел, нету. Хоть плачь. Собрался уходить, и официантка вдруг говорит: «А вот под столиком что-то лежит, это не ваше?». Оказалось, он, бумажник. Все цело. Под ковриком лежал. Видно, выпал из кармана, и его муж запихнул ногой случайно. Не знаю, что и как, и знать не хочу. Муж дал официантке чаевые за красоту и трудовую доблесть, дал сотню хозяину и помчался обратно. Что скажешь, подруга? Ха-ха!
– Пошла и дала деньги на синагогу немедленно, за спасение, – вторая дама была решительна и убеждена в правоте.
– Думали об этом, да синагоги здесь нет, где ее здесь взять в джунглях, а?
– Синагоги есть везде, дорогая, пора уже это знать, – сказала ей просвещенная и богобоязненная подруга.
– О чем дамочка вещала, скажите, Григорий Соломонович? – поинтересовался Олег. У него был вид человека, который все понял, он был участлив, он просто поддерживал беседу.
– Рассказ о жизни, суровая правда, – нехотя сказал Кафкан.
– А вы, наверное, не так уж идеально уживались с этими людьми, сложно было приладить себя к ним, молодец! – диагноз Олега был суров и правдив.
– Не вступайте в чужие владения, вас же этому учили, Олег Анатольевич, – сразу отреагировал Кафкан. Он умел закрыться, нырнуть под удар и сразу выпрямившись, ответить. «Ударь поверх рук, делов-то», – говорил ему незабвенный наставник Илья Мотелевич Л-г.
– Нынешний ноябрь не так уж и дождлив, вот в прошлом году все было затоплено, не поверите, буквально все. Идея у нас такая, Григорий Соломонович. Вы распространяете это отчаянное послание господина Жаботинского среди иудеев у вас и у нас. Затем идет цепная реакция на слова его. Народ должен сдвинуться, обязан. Сейчас, слава Б-гу, не тридцать восьмой год, на все можно влиять, можно ездить туда-сюда, ну, вы меня поняли?! Просто нельзя и не надо, чтобы все это исходило от нас, – Олег все рассказал доходчиво, дураку даже было бы понятно. Даже Кафкану.
– От нас? – переспросил Гриша.
– Ну, от не иудеев,
