И близко ничего не думал, хотя фантазия Гриши была значительна и, по словам некоторых знакомых, безгранична. Всю жизнь Гриша боялся конторы и ее людей, и вот теперь столкнулся с таким вот персонажем лицом к лицу. Сам виноват, конечно.

Более полувека назад в доме Кафканов в Ленинграде остановилась семья из Вильнюса, четыре человека, родители и двое детей. Отец привел этих людей из синагоги, сказав матери, что «надо приютить на пару дней».

Дети производили непонятное впечатление. Девочка была очень красива, взрослого странного вида болезненный большеголовый подросток был молчалив и казался букой. Еще бы. От его вида можно было испугаться. Родители приехали с ними в Ленинград во время весенних каникул с благой целью показать сына известному врачу, светиле советской медицины, и спросить у него, что и как им делать, как поступать дальше. Но дело не в их тревогах, не о них речь. Этот подросток, назовем его так, со следами болезни и тревоги на лице, каковые мешали ему жить и общаться со сверстниками, оказался человеком развитым, тактичным и осведомленным.

На второй день их жизни у Кафканов он отозвал вечером Гришу на лестницу, где на четвертом этаже было окно на последнем повороте к последнему этажу и, закурив сигарету из красной смятой пачки с надписью «Прима», сказал: «Я вижу, что ты парень начитанный и знающий, хочу тебе дать книгу одного одесского уроженца. Он, человек блистательный и болеющий за еврейскую идею, писал статьи и фельетоны на еврейскую тему. У него есть и романы, и повести, но я даю тебе на одну ночь, послезавтра мы уезжаем, только статьи. Ознакомься». Этот парень с болезненной внешностью и яркими глазами передал Грише сверток. Книга без обложки была аккуратно завернута в популярную тогда в СССР газету «Комсомольская правда». На титульном листе было написано простым русским шрифтом: «Владимир Жаботинский. Статьи». «Ты будь осторожнее с книгой, можно вполне получить до пяти лет, если ее найдут у тебя», – сказал этот парень не испуганно. Он смотрел на Гришу внимательно во все глаза. «Прочту и завтра вечером отдам тебе ее, – сказал Гриша, – никто не узнает, не волнуйся». На пролет ниже у дверей Капустиных появился сутулый высокий человек, отец семейства, вернувшийся из колымского лагеря, в который попал после немецкого плена. Он глянул на парней, сразу отвернулся и не здороваясь зашел внутрь, закрыв за собой дверь, оббитую салатового цвета клеенкой. Соседка Нюра, сидя на лавочке возле парадной, говорила про него подругам, по досужим разговорам: «А ведь Костю Капустина не реабилитировали, это что значит, а, девушки? Не простили Костю, получается». Иногда Капустин приходил к Кафканам звонить, у него телефона не было. Разговаривал он всегда выпрямившись, по стойке смирно, отрывисто и звонко. Никогда не садился, хотя мать всегда просила садиться, «в ногах правды нет, товарищ Капустин». Вспомним прошлое с нежной и всепрощающей улыбкой, которая говорит о вашем характере больше, чем прощение, которого нет и быть не может.

На другой день гости уехали с Витебского вокзала домой, Гриша проводил их до вагона, все остальные люди в их семье были заняты. Кафкан их никогда больше не видел. Книгу, прочитанную за вечер, и ее автора он запомнил. Сестра больного подростка стояла у окна в проходе и пристально, как показалось Кафкану, смотрела на него. Все остальные устраивались в купе, им было не до него. Подросток с не самым оптимистическим диагнозом нервного, дорогостоящего профессора, сидел в углу купе и без интереса читал какой-то журнал. Кажется, это был «Огонек», но может быть, и «Физкультура и спорт». Их было много тогда в те годы. Отец его, напрягая спину под шерстяным пиджаком, запихивал чемодан на самую верхнюю багажную полку. В 18:44 поезд тронулся и отправился в свой пятнадцатичасовой путь в столицу Советской Литвы, стуча колесами по металлу и натужно скрипя автосцепкой вагонов. Имен гостей Гриша сейчас не помнил никак, хотя очень старался их вспомнить, а спросить уже было не у кого. Какие там имена гостей из Вильнюса? Он свое-то имя помнил не всегда. Да-да.

Словосочетание «одесский уроженец» в характеристике автора несколько напрягло Гришу. Он был в плену предвзятых мнений и суждений. Тогда в Ленинграде, считавшемся в определенных столичных кругах более провинциальным, более суровым, но прогрессивным и развитым по сравнению с той же подвижной, жовиальной и просто суетливой Москвой, читали, почитали и подражали Платонову. Этот гениальный писатель с несчастной русской судьбой был абсолютным властителем дум, литературного вкуса и общего настроения в этом вредном и даже пагубном для здоровья месте. И справедливо, конечно. Болотные места, на которые богата эта земля, располагают к мистическим раздумьям и литературным изыскам.

Было все это очень давно и, кажется, не изменилось с тех давних пор. Хотя и некоторые отдельные жалуются, что народ перестал читать книги. Но вкусы у всех подряд не поменялись в городе. Это личная моя надежда. Хотя ни в чем нельзя быть уверенным, как известно, в сфере вкусов, и вкусов литературных особенно.

Впечатление же та книга без обложки, неизвестного писателя из города Одесса, прочитанная за несколько часов без перерыва, произвела на Кафтана огромное. После выезда из СССР на своей исторической родине в Иерусалиме, Кафкан прочел еще несколько книг этого автора. Все они оставили у него чувства, которые невозможно определить. Например, уважение к прожитой другим человеком жизни, удивление и даже восторг от его взглядов, и главное, известное только ему, Грише Кафкану, ощущение того, что «я и сам хотел бы думать и выражать свое мнение так, как это делал он, В.Е.Ж., известный также под псевдонимом Альтадена». Как сказал о нем его современник и не поклонник, но ценитель русского слова, «некрасивый, невероятно обаятельный человек, кое-что знающий про себя и не слишком уверенный в себе одновременно». Как и полагается быть, по нашему мнению, богато одаренному мужчине, продуктивно и не без основания занимающемуся литературой, заметим на полях.

С первой получки в Израиле в сентябре семьдесят третьего года Гриша пошел и купил себе сначала пиджак в Машбире. За неполный месяц ему дали семьсот тридцать лир, большие деньги для него, который больше ста лир после приезда в руках не держал.

Так вот, он купил себе пиджак из выделанной буйволиной кожи за серьезную сумму в двести девяносто лир. «Распродажа, берите скорее, пока не разобрали», – поощрительно подсказал ему продавец по-русски. Потом Гриша перешел ул. Кинг Джордж по диагонали, и пройдя перекресток со знаменитым кафе «Таамон» справа, спустился вниз по Гилель. Возле пассажа он повернул