И правда, писарь барахтался и визжал, как недорезанный барашек, пока ручища во всю катала его по земле — но толком ничего не мог сделать. Да что там: даже и не пытался — лишь со всей покорностью принимал навалившуюся сверху судьбу.

Ладно, побуду гостеприимным.

— Эй, отошел от него! — крикнул я поганцу.

Дом, казалось, окутала тишина. Савелий уже давно ушел, писарь — недавно, а я продолжал копаться среди книг, все-таки надеясь найти ту самую и попутно отдыхая от недавнего разговора. Ну и занудой же оказался этот гость из Синьории. После пары окриков и еще одного черного сгустка по загребущим костлявым пальцам грабля наконец отстала от него. После чего он торопливо подскочил, собрал рассыпавшиеся бумаги, отряхнул землю с одежды и щек, пригладил всклокоченные волосы и с видом оскорбленного достоинства прошагал в сторону дома, куда я его любезно пригласил.

— Это возмутительно! — забубнил гость, едва оказавшись в моем кабинете. — В первый раз со мной такое, что когда я пришел засвидетельствовать право собственности, на меня напала аномалия!

— Стоило бы предупредить о своем визите, — заметил я, устраиваясь в кресле хозяина поудобнее. — Все-таки вы идете в дом колдуна.

— Это не первый дом колдуна, куда я пришел, — продолжал ворчать он. — Но такое вот в первый раз… Вы что, совсем это не контролируете?

— И часто вы заявлялись в этот дом без предупреждения?

На этом моменте писарь решил сменить тему. Достал из своего испачканного портфельчика стопку помявшихся листков и наконец приступил к делу. Собственно, пришел он засвидетельствовать мое право владения и зарегистрировать меня в столичном реестре колдунов, по ходу бурча, что новички вообще-то должны заявляться в Синьорию сами и сами бегать по кабинетам, вписывая свое имя. Новички, может, и должны — но я-то мессир с собственным домом и собственной скверной. Поэтому не я должен бежать в Синьорию, а Синьория ко мне — о чем его мятый вид и говорил. Он вообще ворчал весь разговор, как обиженный мальчик, которого хулиганы хорошенько покатали по земле — хотя в общем-то так и было.

Дальше пошла анкета. Мое имя, возраст, родство с прежним хозяином этого дома — как будто кто-то не в курсе.

— За все годы, — оторвался писарь от заполнения бумажек, — о вас не было передано в Синьорию никаких сведений. Почему?

И правда, почему? Этот вопрос, наверное, не ко мне. Вон там в гостиной висит портрет — спроси у него, вдруг ответит.

До трех лет он мне даже имени не удосужился придумать — чего уж там какие-то записи или анкеты. Кто знает, сколько бы я жил таким безымянным, если бы в гости к отцу однажды не заехал дед. Я этого не помню, но дед рассказывал, что по моей тарелке бегали какие-то жучки, а среди игрушек возились мыши. А еще отец забыл его предупредить, что я вообще родился — вот такой сюрприз. А когда дед спросил, как меня зовут, отец сказал что-то вроде:

— Я его обычно не зову, он сам приходит. Подрастет, выберет себе имя…

По рассказам деда, именно после этих слов он меня и забрал, радуясь и одновременно удивляясь, что я вообще умею говорить.

— И, как и все члены Синьории, — напомнил писарь под конец, — вы будете оплачивать ежемесячные членские взносы.

Затем он показал мне сумму моего платежа. Хм.

— Я видел бумаги, и у прежнего мессира платеж был ниже. Почему мой выше?

— Прежний мессир Павловский, — ответил писарь, нервно поглядывая в окно, где время от времени мелькала большая пятипалая тень, — был почетным членом Синьории. А у новых колдунов платеж всегда выше, но со временем сумма может быть снижена. Это решается в частном порядке вместе с вопросами почетного членства…

И чем, интересно, это почетное членство определяется? Тем, что почетного члена боятся больше всего? И те, кого боятся больше всего, платят меньше всего — чудесная логика.

А ведь есть еще и платежи в Святейший Синод, и они тоже обязательны — это как страхование гражданской ответственности для автолюбителей. А все выплаты идут в общий страховой фонд на случай, если действия колдуна принесут неосознанный вред — за осознанный спросят уже по-другому. И в отличие от Синьории, Синод не снижает, а увеличивает сумму для некоторых особых страховых случаев. Не удивлюсь, если мой дом сейчас идет по повышенному тарифу. В этой столице все хотят поживиться за счет твоего имущества. Только повод дай.

Закончив с формальностями, писарь торопливо ушел. Грабля выползла из тени, когда он спускался по крыльцу, словно планируя попрощаться. Однако, заметив, что я смотрю, нехотя залезла обратно. А недавний гость молнией выскочил за ворота и, затолкав портфельчик под мышку, припустил прочь. Я же вернулся к отцовской библиотеке.

Но тишина в доме царила недолго. Некоторое время спустя во входную дверь раздался стук — довольно громкий, будто долбили не рукой.

— Дарья, — позвал я, ожидая, что она где-нибудь в гостиной, — не откроешь?

В ответ не донеслось ни звука. А потом я вспомнил: она же у нас не прислуга, дверь не открывает, не готовит, вообще ничего не делает — только советы непрошеные раздает. И наблюдает.

— Глеб, — крикнул я, — открой дверь!

И снова тишина. Где он там болтается? Ведь по-любому же ерундой занят.

Стук повторился, став еще назойливее. А ведь всех гостей я сегодня слышал еще до того, как они добирались до двери — по визгам и воплям с моего двора. Этот же, похоже, умудрился пройти мимо Харона без особых проблем.

Заинтригованный, я поставил очередную книгу на место и вышел из кабинета. В гостиной не было никого — лишь портрет ухмылялся со стены. Миновав узкий коридорчик, я подошел к входной двери и только здесь вспомнил, что могу открыть ее и так. Но вокруг все равно ни души, а как говорил мой дед: шоу делают зрители.

Я распахнул дверь и в первый миг подумал, что кто-то послал на мое крыльцо поднятый труп — настолько древним было стоявшее на пороге тело. Угловатый череп отлично просматривался под высохшей морщинистой кожей. Губы будто впали куда-то внутрь, оставив наружу лишь две потрескавшиеся створки. Черный костюм с золотыми пуговицами болтался на дряхлых