Это того стоило, и Леня, Борис Илькин, Володька Павлов, Рожков и я пошли искать пристанища. Решили пойти в КЗС5, оно же «Три коня» (на стене столовой было мозаичное изображение тройки), весьма популярное у студенчества, сотрудников, молодых преподавателей и местных алкашей место. В заведении было три зала, на первом этаже столовая и закусочная, на втором – кафе. С точки зрения кормёжки, разницы никакой не было – кухня общая, а вот с точки зрения подачи алкоголя и обслуживания – разница была. В кафе подавали алкоголь, и официантки закрывали глаза, если кто-нибудь втихаря откроет принесённую бутылочку, в зале закусочной официантов не было, еду с раздачи надо было таскать самим, был буфет, где можно было взять портвейн или коньяк, но приносить и распивать возбранялось, а в столовой не разрешалось выпить рюмку коньяка, приобретённую в буфете соседнего зала. Дисциплина. А как же власть советскую без дисциплины хотите, нет уж, извините, лопайте, как дают.

Народа было – не протолкнуться, но в закусочной компания как раз покидала столик, мы подсуетились и заняли местечко. Дым стоял коромыслом, народ отмечал день Советской армии всерьёз, в компании, сидевшей через пару столов от нас, один из гуляк упился так, что свалился со стула и лежал навзничь, загораживая половину прохода к раздаточному окну кухни. Впрочем, всем было не до него.

Затариваться не пришлось, Лёнчик уже обо всём позаботился, поэтому, заняв вожделенный столик, оставили его стеречь место, часть отправилась за едой, часть приконвоировала уборщицу – чтобы по-быстрому навести порядок.

Сели за стол, Ленька рассказал о том, как он принимал роды у жены – скорая опоздала, и роды прошли без участия акушеров, но он справился: принял сына, шлёпнул по попе, чтобы он закричал, завернул его в простыню и отдал жене. Пуповину не стал перерезать – дело незнакомое, без опыта решил не браться. Когда вышел послед, растерялся и, не зная, что с ним делать, выкинул его в унитаз, но воду спускать не стал.

Появившаяся через полтора часа после родов бригада скорой помощи одобрила все Лёнькины действия. Акушер, перерезая пуповину, заявил:

– Да ты, считай, готовый акушер, тебя хоть сейчас в бригаду к нам можно брать. У нас после медтехникума приходят – ничего не могут, а ты роды принял – и молодцом. А где послед?

Лёнька отвёл бригадира в сортир, акушер покрутил головой, извлёк послед из унитаза, промыл его под струёй воды в раковине, положил в специальную сумку, взяли сына, жену и уехали в роддом.

– Тут я и понял, что у меня ноги ходуном ходят, – произнёс Леонид. – Какая учёба, опять же сын родился двадцать третьего, ну как не отметить?

И отметили: выпили за удачные роды, за сына, за жену, за его новую профессию – акушер, за День Советской армии, да ещё много за что. Но ситуацию контролировали, все пустые бутылки Леонид складывал к себе в портфель, поэтому, когда в зале появились менты с дружинниками, мы сидели, поглядывая на всё происходящее с улыбками – улик-то нет. Бригада эта начала споро выводить из зала компании целиком. Принцип, по которому милиция забирала в те годы людей в участок, всегда был один – человек должен самостоятельно перемещаться, быть чистым и желательно хорошо одетым. Почему именно так, понятно: если идёт сам, то не надо напрягаться, тащить на себе, если чистый – не испачкаешься, хорошо одет – значит, что-нибудь можно будет с него похлебить самому, а не выйдет самому, то потянет государство, например, штраф какой-нибудь. Поэтому, забирая компании сидящих за столами, они и не подумали подойти к группе, у которой один из «пассажиров» уже отдыхал на полу, просто, не запариваясь, перешагивали через него. Минут через пятнадцать, когда зал опустел наполовину, они подошли к нам и потребовали:

– Так, поднимаемся и все за нами.

– Куда?

– В автобус?

– А с какой стати?

– За распитие в неположенном месте.

– Какое распитие, мы не пили. Докажите.

Тут один из этих грёбаных бригадмильцев протиснулся к окну, отодвинул длиннющую, в пол, занавеску – и нашим глазам открылся ряд стоящих у батареи бутылок. Наши возмущённые вопли, что это не наша посуда, не возымели никакого действия, они и сами это знали, и им было наплевать. Они не собирались ничего доказывать, важно было набить автобус под завязку, отрапортовать и отправиться отмечать, всё ж таки мужской праздник как-никак.

Привезли нас не в отделение – в штаб комсомольского оперотряда, это славное племя продолжателей дела Лаврентия Палыча, работу которых курировали два скучающих милиционера, радостно потирая руки, сообщили нам, что на работу нам всем будут отправлены письма о нашем проступке, после чего записали наши данные и отправили нас по домам. Мы на прощанье вежливо посоветовали засунуть им копии этих писем себе куда-нибудь, где потемнее, и отправились восвояси.

Промаявшись на работе весь следующий день, я решил проконсультироваться с кем-нибудь из ребят относительно того, что мне следует предпринять, выбрал парня, который, как мне показалось, также как и я, вряд ли является образцом для подражания, подошёл, познакомились, звали его Володька Александров. Рассказал ему, что произошло и что ожидать, Вовка меня не порадовал, сказал, что из-за такого письма может пострадать не только отдел, а вся служба главного конструктора, то есть отделов семь или десять. Стало понятно, что нарыв надо вскрывать, и чем раньше я это сделаю, тем лучше, и, напустив на физиономию печальную мину, пошёл сдаваться к Скворцову.

Григорий Дмитриевич услышал такую не благостную весть, подпрыгнул на стуле и, махая рукой в направлении зала, закричал:

– Знать ничего не хочу, идите там, там кому-нибудь расскажите, идите к Нине Витальевне.

Изображая всей фигурой вселенскую скорбь, я поплёлся к рабочему месту нашего парторга – Нины Витальевны Шеремецинской. История, которую я поведал, ей явно не понравилась, но она, за что я ей бесконечно благодарен, не стала вскрывать мне мозги, объясняя, каков должен быть облик советского инженера, а, детально расспросив меня об обстоятельствах происшествия, пристально посмотрев на меня, сказала:

– Имей в виду: кварталку тебе точно не видать. Ладно, пойду в отдел кадров, надо будет попытаться письмо перехватить, а то вся служба из-за тебя пострадает.

Уж какая там кварталка, как бы с работы не вышибли, в НИИТавтопроме мне, признаться, нравилось.

Через пару недель в обеденный перерыв в отделе собрали комсомольское собрание, на котором мне поставили