– Вот именно «если». Ключевое слово – «поймают». Отец требовал: я должна как можно тщательнее изучить законы – чтобы не попасться, когда буду их нарушать. Если он и признавал какой-либо закон, то лишь в этом смысле.

– Мне уже ясно, что твой отец – подрывной элемент, разлагающий пример для молодежи, порочный старик. Я им бесконечно восхищаюсь и надеюсь стать таким же, как он.

– А я его люблю безумно, mon homme[67]. Он мог бы заполучить мою девственность, стоило ему шевельнуть бровью. Но он этого не сделал.

– Я знаю, любимая. Знаю с тех пор, как мы с тобой познакомились.

– Да. Я отвергнута как женщина – и когда-нибудь он за это поплатится. Но я хотела бы последовать его совету относительно изучения законов. Как ты думаешь, можно мне посещать занятия в юридической школе Канзас-Сити – если я выкрою плату за обучение из денег на хозяйство?

– Почему бы и нет. И выкраивать плату из денег на хозяйство не придется – теперь мы можем себе позволить отправить тебя учиться чему угодно. Ну, хватит о пустяках – мы говорим о сексе. Секс – вот что заставляет мир вращаться. Переверни-ка страничку.

– Да, сэр. Миссионерская поза. Одобрена даже священниками. Следующая поза почти так же широко применяется, хотя миссис Гранди, должно быть, никогда не ложится сверху. А вот этого миссис Гранди определенно не делает, хотя все прочие делают – говорил отец. И добавлял, что джентльмен, который совокупляется с леди сзади и стоя, может одновременно нажимать на ее кнопку, чтобы обеспечить удовольствие и ей. Далее. О-о! Брайни, когда-нибудь, когда разбогатеем, мы заведем себе кровать как раз такой высоты, чтобы я могла лечь вот так, задрав ноги, а ты – войти в меня стоя, не сгибаясь при этом в три погибели. Мне нравится эта поза, и тебе тоже, но при нашей последней попытке у тебя затекли ноги и ты под конец весь дрожал от усталости. Дорогой, я хочу, чтобы тебе было так же хорошо, как и мне, – то есть ужасно хорошо.

– Леди, вы джентльмен.

– О, благодарю, сэр, если это не шутка.

– Нет. Леди в большинстве своем – не джентльмены: вытворяют такое, отчего мужчина дней на десять выходит из строя, а им хоть бы что. Моя Мо не такая. Она ведет честную игру и не пользуется привилегиями своего пола.

– Нет, пользуюсь. Когда выбиваю чек.

– Не путай меня своей логикой. Ты ко всем относишься по-человечески, даже к своему бедному старому мужу. Я сделаю тебе такую кровать. Не только нужной вышины, но чтоб еще и не скрипела. Я этим займусь. Мм… Хочешь по-настоящему большую кровать, Мо? Чтобы уместились мы с тобой и еще Хэл и Джейн – или другие партнеры, кого захочешь, все сразу.

– Боже, что за мысль! Я слышала, что у Энни Чамберс такая кровать.

– Я сделаю лучше. А где ты слышала про первую бандершу Канзас-Сити?

– На собрании дамского комитета. Миссис Банч порицала городские нравы, а я навострила уши и держала рот на замке. Милый, я буду счастлива, когда ты сделаешь такую кровать… а пока что согласна на любую относительно горизонтальную поверхность и даже на кучу угля, если Брайни уложит меня на нее.

– Да ну тебя. Давай дальше.

– Тогда прекрати теребить мой сосок. Молодой человек мастурбирует на фоне своих грез. Отец решительно одобрял мастурбацию. Говорил, что все россказни, которые о ней ходят, – чепуха. Он убеждал меня мастурбировать сколько хочу и когда хочу, не стыдясь, – не стыжусь же я, когда писаю. Только дверь надо закрывать – так же как когда писаешь.

– А мне говорили, что от этого можно ослепнуть. Но вот не ослеп. Дальше.

– Он – ирруматор, она – феллатрикс[68], на заднем плане – Везувий. Отец, правда, говорил, что это дурацкие названия, а на самом деле это просто мальчик и девочка, открывающие, что секс – это весело. И тут не только удовольствие, говорил он, а есть еще и большое преимущество: если она обнаружит, что от него плохо пахнет, то может вспомнить, что ей пора спать: «Спокойной ночи, Билл. Нет, мы не сможем увидеться в следующую субботу. Больше вообще не приходи – я ухожу в монастырь». Мне приходилось так поступать, Брайни, с теми, у кого дурно пахло от пениса. Один из них был говардовский кандидат. Фу! Отец говорил, что дурной запах – не обязательно признак болезни, но вероятность этого есть… и если его неприятно целовать, то и в себя совать неприятно. – Я перевернула страницу. – Та же ситуация, только теперь comme ci вместо comme ça[69]. Куннилингус[70]. Еще одно дурацкое слово, говорил отец, – это просто поцелуй. Самый сладкий из всех… а можно еще комбинировать его с предыдущим, образуя шестьдесят девять – soixante neuf[71]. Хотя многое можно сказать в пользу того, чтобы принимать эти два вида поцелуев по одному, помогает лучше сконцентрироваться… – Я перевернула страницу. – Ага! Вот этого отец не одобрял.

– Я тоже. Предпочитаю девочек.

– Но это можно проделать и с женщиной. Отец говорил, что кто-нибудь когда-нибудь может захотеть сделать это и со мной и я должна заранее обдумать, как к этому отнестись. Говорил, что в этом нет ничего аморального или нехорошего, но этот способ грязный и физически опасный…

(Мы с Брайни вели этот разговор в 1906 году, задолго до того, как появление СПИДа сделало занятие гомосексуализмом опасным.)

– …Но если мне будет любопытно испробовать, он должен пользоваться презервативом и действовать очень медленно и очень нежно – иначе я разорюсь на меха для жен проктологов.

– Резонно. Дальше, пожалуйста.

– Любимый…

– Да, Мо?

– Если ты захочешь это проделать со мной, я согласна. Я нисколько не боюсь, что ты причинишь мне боль.

– Спасибо. Ты маленькая глупая девчонка, но я тебя люблю. Мне еще не надоела твоя другая дырочка. Давай дальше – уже очередь стоит на второй сеанс.

– Да, сэр. Эта картинка, должно быть, задумана как юмористическая: муж застает свою жену за любовной игрой с соседкой – посмотри на его лицо. Брайни, я не подозревала, как много удовольствия может доставить женщина, пока за меня не взялась Джейн. Она такая ласковая – просто ужас.

– Знаю. Просто ужас. И Хэл тоже. Просто ужас.

– Да? Я, наверное, кое-что проспала. Поехали дальше. Не понимаю, Брайни, зачем женщины пользуются муляжами, когда их вон сколько вокруг – настоящих, живых и теплых, приделанных к мужчинам. А ты понимаешь?