с Биллом Чейзом мы представили статью о советском довоенном опыте для сборника о нормировании рабочего времени и индустриализации [Chase 1988]. Ко времени нашего сотрудничества Билл опубликовал ряд статей и рецензий по советской трудовой истории, а также книгу о московских рабочих 1920-х годов [Chase 1987]. Каждый из нас специализировался на определенном периоде, что и обусловило разделение труда, и казалось, что статья практически написалась сама. Другие совместные проекты были связаны с конференциями и совместными изданиями, соредактором одного из которых был Билл Розенберг, а другого – Рон Суни. В апреле 1988 года в Мичиганском университете в Анн-Арборе был проведен пятый и последний семинар в серии, организованный Советом по исследованиям в области социальных наук (SSRC) по русской и советской социальной истории XX века. Детище Моше Левина, этот семинар сделал больше для продвижения социальной истории в сфере советских исследований, чем что-либо еще, кроме работ Шейлы Фицпатрик и самого Левина. Прежде всего я имею в виду книги Шейлы Фицпатрик об образовании и социальной мобильности в СССР [Fitzpatrick 1979] и Моше Левина о советской системе [Lewin 1985]. Я не присутствовал на предыдущих семинарах либо потому, что проживал в далекой Австралии, либо еще не был признан как историк межвоенного периода. Для этого пятого семинара я подготовил доклад о мастерах, о котором здесь уже писал. Совместная работа над сборником предполагала исполнение обязанностей редактора, которые я делил с Биллом, и написание первой главы в соавторстве с Роном, коллегой Билла по Мичиганскому университету. Я не знаю, имел ли Билл Розенберг в виду меня как соредактора с самого начала, но я высоко оценил его приглашение. Билл выполнял большую часть работы, переписываясь с авторами, договариваясь с одним из аспирантов о создании указателя и составляя введение [Siegelbaum 1993]. Работа шла так гладко, что мало что запомнилось. В сборнике прослеживалась идея о том, что общественные силы (менталитет рабочих, культура, институты, ожидания и т. д.) сильно ограничивали планы и методы советской власти по индустриализации страны. Среди авторов были представлены лучшие из западных историков, работавших в то время над тематикой сталинизма, от старших – Боб Дэвис, Миша Левин и Питер Соломон – до тех, кто только начинал добиваться успеха – Шейла Фицпатрик и Катерина Кларк; приняли участие и новички – Хирояки Куромия и Дэвид Ширер, и самый юный среди нас – Стивен Коткин. Коткин произвел на конференции большой ажиотаж. Приехав прямо из архивов в Магнитогорске и исполненный рвения, достойного Фуко, он с типичной для него молодеческой удалью определил все наши концептуальные рамки как устаревшие. Его очерк «Заселение Магнитостроя» (объемом раза в два больше других) в будущем послужил основой его книги «Магнитная гора» [Kotkin 1995].

Наша с Роном статья, «Осмысление командной экономики», стала первым моим обращением к историографии со времен неразберихи «Radical History Review» в начале 1980-х. К тому времени мои суждения стали более продуманными, а Рон помог мне еще больше отточить стиль. Мы в основном одобряли проанализированные нами тенденции, но у меня оговорок было больше, чем у Рона. В конце мы писали, что «дискурсивные, а также социологические аспекты трудового и управленческого опыта начинают отображаться только сейчас», что означало, что дискурсивные аспекты нуждаются в рассмотрении не менее, чем социологические. Затем мы ссылались на конференцию, организованную в УШМ в ноябре 1990 года, где участники дискуссии подвергли энергичной критике старые классовые концепции и «недостаточное внимание к взаимосвязи между гендером и классом, классом и этничностью и влиянию культурных репрезентаций в целом» [Siegelbaum 1993а: 12]. В дальнейшем мы переработали этот очерк и он вышел под заголовком «Построение командной экономики: западные историки о советской индустриализации» [Siegelbaum 1993b].

Среди участников дискуссии на этой университетской конференции Билл Сьюэлл самым непреклонным образом бросил постструктуралистский, антипозитивистский вызов, спросив несчастного докладчика, который назвал события или процессы «разворачивающимися»: «Во-первых, скажите нам, кто их свернул?» Джеофф Эли и Кэтлин Кэннинг подталкивали докладчиков в направлении культурологических исследований, тогда уже проводимых по истории Германии. Лора Энгелыптейн, указав на то, что «мир выдающегося рабочего активиста – это мир мужской солидарности, мужского братства, индивидуализм», отчитала нас за игнорирование гендерной природы классового сознания и идентичности [Siegelbaum 1994: 11]. Другие выступавшие, например социолог из Беркли Майкл Буравой, известный йельский историк труда в США Дэвид Монтгомери и Билл Чейз, были гораздо ближе к общим понятиям трудовой истории. Мы вели оживленные дискуссии. Жаль, что мы их не включили в сборник; это было бы крайне полезным приветом из прошлого от некоторых из лучших умов в нашей профессии, особенно в свете происшедших в ней кардинальных изменений.

Мы с Боном совместно отредактировали этот сборник и убедили издательство «Cornell University Press» его опубликовать. Конференция называлась «Становление советского рабочего класса», но однажды вечером за ужином во вьетнамском ресторане в Ист-Лансинге мы решили озаглавить книгу «Становление советских рабочих». Тут отразился переход от томпсоновской парадигмы к той, в которой «формирование классов – процесс не только неограниченный, но и происходящий и в глазах смотрящего, и в “опыте” акторов». Если, как мы писали во введении, «класс – это больше, чем социальный слой, больше, чем уровень заработной платы или статус в общественных производственных отношениях…», то «дискурсы, в которых он конституирован, должны исследоваться в ходе изучения его конституирования» [Siegelbaum 1994: 26].

Мы полагали, что намечаем будущее трудовой истории России, дополняя ее выводами, которые Гарет Стедман Джонс, Билл Сьюэлл, Жак Рансьер и Джоан Скотт сделали исходя из лингвистического поворота. Но, как следовало из того, что предлагалось в статьях о рабочих до революции, не все были согласны с такой повесткой дня. Тогда как Реджинальд Зельник ссылался, вслед за Рансьером, на «массовое переосмысление трудовой истории», предполагающее, что власть действует «посредством механизмов категоризации и социального контроля», Марк Штейнберг подчеркивал креативность пролетариата в апроприации буржуазных ценностей. Хизер Хоган подчеркивала широкое пролетарское сознание, в то время как Стив Смит придерживался анализа заводских цехов. Восемь очерков о рабочих 1920-30-х годов еще больше напоминали коллаж. Виктория Боннелл предложила богато иллюстрированный обзор и анализ визуальных представлений советских рабочих. Стивен Коткин представил еще одну часть своей пока не опубликованной книги, где содержалось то, что станет самым известным неологизмом в этой области, – «большевистский язык». «Если и был когда-либо случай, когда выделялась политическая значимость высказанных вещей, или дискурс, – утверждал Коткин, – то это выражение социальной идентичности при Сталине» [Kotkin 1994]. Большинство авторов проигнорировали эту точку зрения.

«Вместе взятые, – писал Билл Чейз в хвалебном отзыве, появившемся на задней обложке, – эти очерки намечают контуры будущих