Шрифт:
Закладка:
Мужчина в форме заслуживал особого внимания. Я бы не сказал, что он был похож на меня как брат-близнец, но определенное сходство все же было. Хотя… Я никогда не носил челку, зачесанную набок, а у военного под фуражкой, сдвинутой на затылок, был лихой казацкий чуб. Брови у него были более густые, форма лица соответствовала южнославянскому типу. Если на кого и был похож незнакомец, так это на моего брата Юрия, если бы у того был чуб.
«Теперь понятно, почему Горбаш опешил, увидев меня с братом. Он был поражен сходством Юры и этого мужика в форме. Если бы моего брата переместить по времени в 1940 год, то их бы никто не перепутал, а так, по прошествии времени, внезапно появившийся Юрий занял в памяти Горбаша место незнакомца в форме. Но это не все! Мара метко подметила, что у военного такое же выражение лица, как у меня. Не зря говорят, что женщины наблюдательнее мужчин! Рассматривая незнакомца в форме, я сразу же отметил, что он покровительственно ухмыляется самыми уголками губ, как бы говоря фотографу: «Ну, ну, посмотрим, что у тебя получится!» В этой его едва заметной ухмылке была та многозначительность, которую я столько раз отрабатывал перед зеркалом. Не из нашей ли он конторы?»
На незнакомце была гимнастерка с двумя нагрудными накладными карманами, темные шаровары, сапоги. На голове фуражка со звездой. Опоясан он был портупеей с ремнем через правое плечо. Петлицы на гимнастерке прямоугольные, знаки различия на расстоянии не просматривались, но явно были. По черно-белой, пожелтевшей от времени фотографии невозможно было понять, какого цвета петлицы, верх и околыш фуражки. Нагрудных знаков или медалей у мужчины не было.
«Черт возьми, кто он? Сотрудник НКВД или военный? Какое у него звание? Явно не рядовой. У него выражение лица человека, привыкшего отдавать приказания, чувствующего себя хозяином. Зачем этот военнослужащий фотографировался с подростками? Он приехал на побывку в родную деревню и решил запечатлеть свой визит на память? Интересно, жив ли он? Не он ли руководил казнью Горбаша? Завтра придется поехать к старику и вытряхнуть из него правду. Без Прохоренкова личность незнакомца не установить».
Я лег спать, но сон не шел. Рассматривая потолок в ночи, я раз за разом продумывал, как выстроить беседу с Прохоренковым, с чего начать и в какой момент прижать его к стенке.
«От знакомства с Горбашом ему не открутиться, – думал я. – Если совпадет почерк, то я привяжу к нему Часовщикову. На фотографии явно она, только зачем ее Прохоренков отрезал? Не хотел компрометировать себя знакомством с Часовщиковой? Если это так, то фотографию он искромсал уже во время службы в МВД. Был же такой обычай: придут гости, им семейный альбом в руки: «Это я в детстве, а это моя мама». Гости Прохоренкова могли знать Часовщикову, вот он и отрезал ее. Спрашивается: почему всю фотографию не уничтожил? Не хотел лишаться тонкой ниточки, связывающей с детством? Пока я его не расколю, ничего не узнаю».
Ночью мне приснился круглолицый мужчина в пенсне и шляпе.
«Я – Берия, – сказал он. – Препарат «Старичок» разработали по моему приказу. Я знаю, как он действует. Будь осторожнее! Зазеваешься – вколют дозу через одежду и оставят умирать в сугробе».
Проснувшись, я понял, каким глупцом был. В пустом пряничном цеху я бы даже сообразить не успел, как меня бы нейтрализовали и оставили бы замерзать рядом с трупом Обедина. А в доме Прохоренкова! Если бы там была засада, мое тело долго бы искали по городу и нашли бы только тогда, когда родственники старика приехали бы делить его имущество. Прав Берия! Надо быть осторожнее, особенно когда встретишь в безлюдном месте незнакомца с многозначительной ухмылкой на лице.
Во вторник рано утром начальника уголовного розыска Зыбина увезли в больницу. Мы, молодежь, даже не поинтересовались его диагнозом. «То ли почки, то ли печень – какая к черту разница! Ушел начальник на больничный, и наступила хоть какая-то свобода. Можно заняться своими делами, а не ждать, когда Зыбин бросит тебя на усиление или поставит дежурить без объяснения причин».
Заместитель Зыбина Игошин не умел держать коллектив в кулаке, полагался на сознательность. Я воспользовался этим и после развода сказал, что пошел работать на участок, а сам рванул на почту. На мое счастье, женщина-почтальон, обслуживавшая улицу, где жил Прохоренков, была на месте. Она мельком взглянула на служебное удостоверение и согласилась ответить на вопросы.
– Посылала ему женщина письма. Почерк у нее своеобразный, старомодный. Вначале письма шли из Новосибирска, а потом… – почтальонша понизила голос почти до шепота: – Потом они стали в шпионов играть.
– Это как? – удивился я.
– Она обратный адрес пишет новосибирский, а почтовый штемпель – бердский. Не может же такого быть, чтобы она жила в Новосибирске, а письма отправляла из другого города? Когда я обратила на это внимание, то подумала, что тут какая-то любовная история. Потом встретилась с Прохоренковым лицом к лицу раз, другой, третий, и до меня дошло, что ему уже не до женщин. Выглядел он как развалина, к тому же выпивал так, что по неделе в почтовый ящик не заглядывал. Где-то с февраля письма прекратились, а на седьмое ноября она ему открытку послала, но уже с нашим штемпелем.
Поблагодарив бдительную работницу почты, я поехал в больницу. Заведующий реанимационным отделением внимательно выслушал меня, но в просьбе перевести Прохоренкова в отдельную палату отказал.
– Во-первых, у меня нет отдельной палаты. Если завтра к нам поступит первый секретарь райкома, то его придется госпитализировать в общую палату. Во-вторых – пошли, сам все увидишь!
Прохоренкова поместили в четырехместную палату. Его койка была слева, у окна. Сосед напротив лежал, закрыв глаза. На штативе у его кровати был подвешен полиэтиленовый пакет с прозрачной жидкостью. По трубочке жидкость капала в вену больному. Два других соседа Прохоренкова признаков жизни не подавали: или крепко спали, или были без сознания.
Врач с порога показал мне на пациентов:
– Если вы будете обсуждать государственные секреты, можете не волноваться – дальше этих стен они не выйдут.
Я осторожно сел на краешек кровати рядом с Прохоренковым. Он слабо улыбнулся, дождался, пока врач выйдет.
– Видишь, как бывает, – тихо сказал старик, – пошел за хлебом, а оказался в больнице. Прямо на улице сознание потерял. Хорошо, что прохожие рядом были, успели «Скорую помощь» вызвать.
– Вам повезло. В день похорон Брежнева все экстренные службы были в полной готовности, а так неизвестно, сколько «Скорую помощь» дожидались бы.
– Все это уже не имеет значения, – старик махнул рукой, но от слабости у него получился едва заметный жест. – Я отсюда уже не выйду. Буду, как они, конца дожидаться.
Он показал рукой в сторону кроватей у входа. Я не стал возражать и убеждать Прохоренкова, что все еще наладится и он выздоровеет. Решил умирать – умирай. Вольному воля, спасенному – рай.
В палату вошла медсестра, потрогала лоб у больного на кровати справа от входа и, ни слова не говоря, вышла. Через минуту вошел врач, проверил сердцебиение, приставил зеркальце к лицу мужчины. Посмотрел на нас, вышел.
