— Конечно, так и сделайте, если дома у вас не будут беспокоиться, что поздно задержитесь.

Ковров промолчал, никогда он не рассказывал Ларисе, как у него дома. Когда-нибудь надо рассказать, отплатить откровенностью за откровенность. Тяжкая обязанность!

Позвонил из заводоуправления тот молодой инженер, которого Ковров оборвал при Григорьеве, сказал, что он в комиссии, созданной приказом директора по выяснению причин аварии. Вкрадчивым голосом спросил, когда Коврову будет удобно прийти в заводоуправление дать свои объяснения. Ковров сказал, что ему все равно когда. Договорились, что Ковров позвонит дня через четыре.

Лариса слышала разговор, поняла, о чем речь.

— Ничего они вам теперь не сделают, — сказала она, когда Ковров положил трубку. — Ни в чем вы не виноваты.

— Захотят, так сделают, — мрачно сказал Ковров. — Надо же виноватого найти.

— А я рада, что не напрасно потратила столько времени, — воскликнула Лариса, не обращая внимания на мрачность Коврова, — нашла, в чем причина…

Лариса улыбалась, все лицо ее светилось, она и гордилась собой, и рада была за Коврова — не он виноват.

Ковров понял охватившее ее чувство, переломил вызванное разговором с Андроновым раздражение и сказал:

— Спасибо. Скоро смена кончается, пойдемте до трамвая, а там я уж один к Андронову…

— Я буду ждать у моста через завод, — уходя сказала Лариса. — Знаете, там, где всегда?

Они не раз уходили с завода вместе, дожидаясь друг друга у стального моста для перехода, пересекавшего территорию мартеновских цехов и выводившего на асфальтированную дорожку к центральной проходной. У лестницы на мост около доменного цеха было малолюдно, доменщики пользовались другим переходом, выводившим к боковой, западной проходной у самого водохранилища. Оттуда короче было ехать на правую сторону, а почти все доменщики жили там, за водохранилищем, в «новой» части города. Собственно, им обоим тоже было короче идти к западной проходной, они тоже жили в «новом» городе. Но с некоторых пор, если уходили вместе, направлялись к центральной, не хотели вызывать лишние толки.

Впервые Ковров проводил Ларису с полгода назад, когда был еще сменным газовщиком на шестой печи. В тот день, пользуясь материалами, которые на время дала Лариса, он окончательно разобрался в схеме автоматических устройств. С завода ушел в первом часу ночи после вечерней смены.

Трамваи в ту ночь остановились, сгрудились по всей линии, выключилась электроэнергия. Он шагал в толпе рабочих, направлявшихся по домам в правобережную часть города. Поток людей под светом уличных фонарей запрудил тротуар, но так как двигались все в одном направлении и не мешкали, ни давки, ни ругани не было. Впереди Ковров разглядел мелькавший среди кепок, беретов, платочков светлый берет Ларисы. Ковров шагал, не упуская из виду беретик-светлячок. Ему захотелось нагнать Ларису, пойти с ней рядом, может быть, взять под руку. Уж очень хорошо было у него на душе из-за первой удачи со схемами. И как-никак Лариса помогла ему. Он все не решался поравняться с ней. Шагал и мучился: нагнать, подойти или не нагонять?..

Все же нагнал и, неожиданно осмелев, взял под руку. Лариса не протестовала, и они согласно зашагали в людском потоке. Ночью никто не обращал на них внимания, все спешили по домам. Уже на той стороне водохранилища Ковров предложил проводить ее до конца, до дома. Толпа на правой стороне, за дамбой, растеклась в разных направлениях, растворилась в ночном городе, и они шли одни. Она согласилась.

Ковров шагал подле Ларисы и в душе удивлялся самому себе. С другой, может быть, повел бы себя иначе, а ее провожал, чтобы ей было спокойнее идти по темным улицам. После того как порвал с женой, вел себя с некоторыми не очень разборчивыми женщинами слишком вольно, но с ней не позволял себе ни одного игривого слова, не бросал на нее ни одного нехорошего взгляда.

У них тогда было заведено не спрашивать друг друга о семейных делах. Но в темноте, на пустынной улице казалось естественным спросить, так ли все, как говорят люди, правда ли, что муж пьяница, что перескакивает с одной работы на другую, а затем его вновь увольняют за прогулы. Лариса всегда была спокойна, ничто в ее поведении не выдавало семейных невзгод, и на заводе он не решался заговорить с ней об этом.

Ковров набрался смелости и спросил. Она сказала, что правда. У дверей пожелала спокойной ночи и быстро скрылась в подъезде.

Неприятно стало на душе. Никакого просвета впереди не могло быть. Он отдавал себе отчет в том, что не отличается броской внешностью и тем более привлекательным характером, не может возбудить к себе особых симпатий. Жена издевалась над ним: «И что я в тебе нашла? Разве ты мужчина? Замухрышка какой-то». Он терпел. Терпел до тех пор, пока этим летом не изобличил в измене. С тех пор они фактически перестали быть мужем и женой. Ковров никому не говорил о причине разлада, считал унизительным для своего мужского достоинства. Она же не упускала случая в разговорах с кумушками позлословить на его счет. Они жили в одной квартире как чужие, в разных комнатах. Даже детям, сыну шести лет и двенадцатилетней дочери, запрещалось появляться у него. Из-за детей он и не возбуждал дела о разводе. Нет, никакого просвета не могло быть…

После тех первых проводов Ковров и Лариса иногда встречались у лестницы на мост и шли вместе к трамвайной остановке. Лариса со временем стала рассказывать о своих семейных невзгодах, а он о своих молчал. Не хотел ни жалоб, унизительных для него, ни ее сочувствия…

К лестнице на мост они подошли почти одновременно. Ковров, примеряясь к ее шагам, стал подниматься по ступенькам подле нее. На мосту в наступавших сумерках открывалась панорама мартеновских цехов с высокими трубами и мечущимися языками пламени за решетчатыми окнами.

— Бессмертен завод!.. — невольно поддавшись охватившему его настроению, проговорил Ковров и остановился около перил.

Лариса тоже подошла к перилам. Молча, понимая и разделяя состояние Коврова, оглядывала высокие кирпичные корпуса, медленно подходившие к зевам ворот, пышущие жаром составы ковшей с чугуном, платформы с обгоревшими, торчком стоявшими изложницами под сталь…

— Мой век сосчитан, — заговорил Ковров, — короткий мой век… А заводу жить и жить…

— Да что вы, Алексей Алексеевич! — не выдержала Лариса. — Что вы тоску нагоняете, при чем тут ваш век? Перестаньте!

— Я понимаю… — помолчав, некстати сказал Ковров.

— Ну и что вы понимаете? — с досадой спросила Лариса.

Совсем стемнело. В бархатистой синеве ночи возносились в