Сервиз и серебро — это были покупки матери. Отец привез из далекой страны папку с этюдами, не всегда удачными. Яркие краски природы, видно, никак ему не давались; то перед Виктором были аляповатые лубки, то этюды производили впечатление каких-то фантастических детских рисунков. Лишь две или три работы понравились Виктору, но он ничего не сказал отцу, не похвалил и не подверг критике. Просмотрел молча все работы, сложил их в папку и больше к ним не прикасался.

Зато другая папка, с вырезками статей, заметок и фотографий из газет и журналов, пришлась ему по душе. Это были материалы, рассказывающие об Индии. Видно было, что отец долго и старательно собирал вырезки, расклеивал их по разделам: промышленность, сельское хозяйство, культурная жизнь, искусство… Виктор спросил, зачем он это делал. Оказалось, отец использовал материалы своей коллекции для выступлений и бесед в советской колонии в Бхилаи, где при техническом участии Советского Союза был построен металлургический завод, и в Бокаро, где такой же завод из года в год расширялся, и у себя на родном заводе.

Когда они с отцом рассматривали вырезки, Виктор, может быть, впервые понял, как гордится отец своей работой в далекой стране, с каким интересом относится к чужим обычаям, к положению рождающегося на его глазах и при его участии рабочего класса.

И вот теперь, доставая сервиз, Виктор вспомнил и об этих вырезках. Отец увез папку с собой, чтобы пополнить ее новыми материалами, а посуда осталась в темном углу, и совсем не грех было ею воспользоваться. Но если бы мать — он никогда не называл ее мамой: ни в мыслях своих, ни в разговорах с кем-либо — узнала о том, что он угощает гостя из ее сервиза, ему бы несдобровать. Он знал, как раздражалась мать, когда покушались на ее вещи. Отец — совсем другое дело. Он жил заводом, знал «повадки» всех доменных печей, смело шел в огонь около чугунных леток, когда что не ладилось. За то и уважал, и любил его Дед — прочил в свои преемники. Командировка отца в Индию расстроила планы Деда и поселила в его душе обиду на ученика, от которой иной раз страдал и Андронов-младший: Дед никогда не упускал случая укорить его за родителей.

Вспомнив теперь об отце, о том, с какой придирчивостью относился он к работе горновых и мастеров и правильной эксплуатации печей, Виктор представил себе, как расстроился бы он, окажись в момент аварии дома. Родители должны были скоро приехать, уж отец-то не станет сидеть сложа руки.

— Людям рты зажимаем, правду боимся сказать, — не утерпел Андронов, — работаем на износ, — вернулся он к тому разговору с Ковровым на заводе. — Да сколько же можно?

— Поаккуратнее, — остерег Ковров, — сам же предупреждал: кулаками не махать…

— Да что вы, Алексей Алексеевич, все — сервиз, сервиз!.. Пропади он пропадом! Вы мне лучше объясните, как такое возможно? Ну как?

— Хорошо, отвечу. Все! Конец этому, Витя. Григорьев не допустит.

XXVI

Коврову хотелось так повернуть разговор, чтобы Андронов понял: уж если идти к министерскому начальству, не о клинышке в реле и не о Черненко надо говорить, а хотя бы о своих пресловутых «ста конструкторах», о механизации труда горновых, одним словом, о проблемах конкретных и близких Андронову.

— А дадут ему, Григорьеву, волю? — с сомнением спросил Андронов. — Да и где же он до сих пор был? Может, и не знает, а? Может, не знает, что делается у нас, а кто к нему ближе, боятся правду сказать: большой завод, про него плохо сказать нельзя, директор, вроде, авторитетом пользуется… Так мозги себе забьют, и живого слова никто произнести не осмелится.

— Вот бы об этом и доложить, — вдохновился Ковров. — А так, вообще, с ним поговоришь…

— Что — не примет? — сузив холодно блеснувшие глаза, спросил Андронов. Сделал было движение вскочить, но глянул на разукрашенный фарфором столик и разом остыл.

— Не в этом дело…

— Вроде нашего босса Черненко?

— Да нет, — с досадой воскликнул Ковров. — Просто умный человек.

— А я, выходит, дурак? — Андронов уставился на гостя испепеляющим взглядом.

Ковров устало заговорил:

— Ну при чем тут «дурак», Витя? С ним просто так не поговоришь. О второстепенных делах нельзя — о главном надо… — На языке Коврова все время вертелась фамилия Черненко, но он удерживал себя от нравоучений в лоб, знал, что с Андроновым так нельзя, — без фокусов твоих, думать, а потом отвечать, и прежде чем спрашивать — тоже думать.

— А я что… — начал было Андронов и сам себя оборвал: — Может, это и лучше, что надо думать?

— Понял ты меня, наконец, — сказал Ковров.

— Вы тоже… — обидчиво заговорил Виктор, — тоже иногда наперед скажете, а потом уже подумаете.

— Бывает, — согласился Ковров. — А вот у него не бывает. Не испугаешься?

— А чего мне пугаться? Уволить меня не уволят, пойди сыщи третьего горнового, днем с огнем не найдешь. Волосы поотращивали, в грязь не хотят лезть. Пьяным я к нему само собой не заявлюсь, в милицию не заберут. Ну, чего мне пугаться?

— Да-а… ты все по-своему… А я бы побоялся вот так, просто пойти. Кроме увольнения и милиции, есть еще, понимаешь, гордость человеческая, что ли. Достоинство не захотел бы терять, а то ведь так может промолчать, слова не скажет, отвернется — и будто тебя здесь и нет.

— Что это вы меня отговариваете? — спросил Андронов и придирчиво уставился на Коврова.

— Я не отговариваю, советую, Витя, обойдись без своих штучек, обложить не хитро, а вот разумом… понимаешь?

— Так о чем бы вы посоветовали поговорить? — помолчав, непривычно смиренно спросил Андронов.

«Пронял я его, наконец, — подумал Ковров, — а сколько нервов стоило». Он тяжело вздохнул, устало привалился было к краю стола, но чашки звякнули, и он отпрянул.

— Ну что я тебе могу сказать, Витя? — Ковров поднял на него обведенные мглой глаза. — Одно ясно, завод не может дальше так… Нет, не может… — отвечая на свои собственные сомнения, воскликнул Ковров. — Нас с тобой и не спросят, а сам-то завод?!. Живое существо, силищи в нем сколько. Не может он умереть. Не может! Но и жить так, как мы сейчас живем, — без резервов производства, с устаревшим оборудованием — дальше нельзя.

— Волю бы мне дали… — Андронов сжал руку в кулак.

— Не забывай, — остановил его Ковров и глазами указал на столик.

— Да что ему сделается! — отмахнулся Андронов. — Дали бы мне волю, подложил бы мины под устаревшие печи, рванул бы к чертовой матери и на их место новью построил.

— Все как-то у тебя рывками идет, Витя. То вдруг