Самое страшное в мире —

это быть успокоенным!..

С е р а ф и м а (мягко, словно сожалея о сказанном). Ты прав. Все гораздо проще. Стихи — это всего лишь стихи.

П о э т. Как тебя понимать?

С е р а ф и м а. В мой последний институтский год появился Женька. С первого же дня мы были с ним вдвоем, только вдвоем. Мать умерла давно, а отец мой — перед самым рождением мальчика. Банальная бабья история, каких тысячи. Еще раньше выяснилось, что третьему из нас, тоже студенту, будущий человечек вовсе ни к чему. Больше того, его появление поставило бы под угрозу расцвет мировой медицинской науки…

П о э т. А ты не захотела расстаться с будущим человечком? Даже теряя третьего?

С е р а ф и м а. Какие уж тут командировки, экспедиции и нефтяные моря? Сначала пеленки-распашонки, бессонные ночи. Затем… затем все то же, что и у других в моем положении. Ясли и садик в другом конце города, скарлатины-дифтериты с вечными страхами за малыша, первый школьный экзамен, последний школьный экзамен, штурм института, где на одно место десятеро…

П о э т. И прости-прощайте, алые паруса?

С е р а ф и м а. Сын становился все больше, я — все меньше. (Будто продолжая давний спор с кем-то). Зато парень у меня в тех самых сапогах-скороходах! Краса факультета, первый в науках и в спорте. Честный, прямой! (Неожиданно отвернулась).

П о э т. Сима, взгляни на меня. Прошу тебя.

С е р а ф и м а. Зачем?

П о э т. Когда же ты сказала правду? (Поворачивает ее лицом к себе). Раньше или теперь? Я должен знать!

Серафима молчит.

(Садится). Что за человек, Сима, был твой друг из Сургута?

С е р а ф и м а (тоже садится). Пожилой инженер. Вдовец со взрослой дочерью.

П о э т. Тоже геолог?

Серафима кивает.

Давно вы знали друг друга?

С е р а ф и м а (ее взгляд устремлен куда-то далеко). Мы познакомились только этой осенью в отпуске, в Геленджике. Довольно смешно. У зубного врача. С опухшей щекой я ждала приема, а в кабинете стонал человек. Ему удаляли зуб. Он выскочил оттуда с перекошенным лицом и прорычал: «Если вам так уж надоела жизнь, море рядом». Когда я потом вышла на улицу…

П о э т. Он ждал тебя!

С е р а ф и м а. На скамеечке. Словно мы договорились.

П о э т. Он засмеялся и сказал…

С е р а ф и м а. «Давайте вместе отпразднуем наши сегодняшние потери!» И это прозвучало, как…

П о э т. Как обещание счастья!

Серафима кивает.

Со стороны все выглядело совершенно обычно… Ежедневные встречи от курортной скуки… Вы стеснялись своих взрослых ребят и раньше, чем они, возвращались вечерами домой…

С е р а ф и м а. Особенно — Петр. Пятьдесят девять — не самый подходящий возраст для курортных романов.

П о э т. А тебе он казался моложе всех других!

С е р а ф и м а. Нет. Уже через неделю Петр сказал, что прожил добрых три жизни. Первый инфаркт свалил его еще в Баку, второй в Башкирии. Пора кончать!

П о э т. Он боялся тебя. И хотел отпугнуть.

С е р а ф и м а. Врачи не пускали его на север Сибири. Петр сумел перехитрить их. «Я — начальник партии, буду сидеть в теплой конторе и давать команды». Знаешь, в каких условиях там нужно было вести разведку нефти?

П о э т. Сибирь.

С е р а ф и м а. Нет, не знаешь. (Восторженно, как о некоей, недоступной ей «райской жизни»). На сотни километров — гиблые болота, глухие таежные урманы, куда ты пришел первым. Летом и осенью тучи свирепого гнуса. Зимой лопается термометр. Тропу, там где нет даже проселка-зимника, прокладываешь себе топором. Спишь на деревянных нарах в балка́х-вагончиках… А они открыли море, нет, не море, — настоящий подземный океан тюменской нефти, равного которому нет во всем мире. Почти никто не верил, годами не верили, даже высмеивали их. Теперь они идут широким фронтом все вперед и вперед, а за ними шагают десятки промысловых вышек, ложатся в окаменевшую землю магистральные трубопроводы, горят огни новых городов и портов на сибирских реках!

П о э т. Всю жизнь только давать другим… (В глубоком раздумье). Может ли человек всю жизнь давать, давать, давать?

С е р а ф и м а. А откуда же без этого брать? Из чего?

Пауза.

П о э т. Ты не рассердишься, Сима? Что он знал о тебе?

С е р а ф и м а (с горькой усмешкой). За годы я изучила столько отчетов своих товарищей изыскателей.

П о э т. И ты?..

С е р а ф и м а. О, я храбро врала. И у меня хорошо получалось. Я искала и находила уголь и руду, нефть и газ. Я снова была прежней Симой-Симочкой, умела мерзнуть в горах, часами шагать с тяжеленным рюкзаком за спиной и не спать сутками…

П о э т (тяжело вздохнув). Да, ничто не выглядит так реально, как не сбывшиеся мечты. Это нужно было тебе, чтобы…

С е р а ф и м а. Чтобы имела право любить. Неплохой способ? (Помолчав). Когда я уже стояла на подножке вагона, Петр сжал мою руку: «Теперь в моей жизни было все. Немного грустно, но все же я счастлив». Поезд должен был вот-вот тронуться, и я поспешно сказала: «Петр, я согласна стать вашей женой. Нет, не согласна, — хочу!» Он печально усмехнулся: «Это невозможно, Симушка. Я слишком люблю вас…»

П о э т. Больше вы не виделись?

С е р а ф и м а. Он часто писал, старался забыть свой возраст и хвори.

П о э т. И звал тебя к себе?

С е р а ф и м а. Кто знает, рядом с ним, я, может быть, еще и…

Пауза.

П о э т. Сима, дорогая…

С е р а ф и м а. Не надо, ничего больше не надо.

П о э т. Я спрошу прямо. Как мы умели когда-то. Ты считаешь, жизнь твоя не состоялась? Прошла впустую?

С е р а ф и м а (откинулась в кресле, прикрыла глаза). Не знаю, ничего сейчас не знаю. Его больше нет — нет и меня…

П о э т. Ты не одна на свете, Сима. У тебя есть сын. Твое создание.

С е р а ф и м а (выпрямилась, открыла глаза). Для него я уже сделала все, что могла.

П о э т. Все ли? Ты уверена?

С е р а ф и м а (запальчиво). Конечно! Почему бы мне не быть в этом уверенной?

П о э т (снова подходит к фотографии Жени). Похоже, в самом деле отличный парень. Сегодня он в сапогах-скороходах. Се-год-ня! Это сделала ты. А завтра? А дальше? Знает он, видел он когда-нибудь ту Симушку в кирзовках? Симу из медсанбата?

С е р а ф и м а. Вот ты о чем?! (Резко встает). Нет, той Симы он не знает, не видел, пожалуй, никогда. И уже не увидит. Увы, чудес на свете не бывает.

П о э т. Бывают. Когда-то ты свято верила в них.

С е р а ф и м а. Мне уже сорок семь.

П о э т. Каким придет от тебя твой сын к людям? Каким? Понесет им только свое дарование, свои знания? Или и твое, Серафима, большое сердце, твое сострадание к людям, боль за других? Твои, пусть даже не сбывшиеся мечты, свершение которых решится взять на свои плечи? На этом вечном экзамене ты тоже будешь с ним. Всегда. После всех аттестатов и