— Партийные? — восклицали соседи.

— Партийные! Стояли и кланялись. Стояли и кланялись.

— Смотри, Завитков, — сказали соседи, — за такие факты по головке не гладят.

— Так ведь мне же снилось! — возразил Иосиф Иванович, усмехаясь.

— Это ничего, что снилось. Были такие случаи… Смотри, Завитков, как бы чего не вышло!

И соседи осторожно отошли подальше от производителя ваксы.

Целый день Завитков шлялся по городу и, вместо того чтобы варить свою "Африку", советовался с горожанами касательно виденного во сне. Всюду он слышал предостерегающие голоса и к вечеру лег в свою постель со стесненной грудью и омраченной душой.

То, что он увидел во сне, было настолько ужасно, что Иосиф Иванович до полудня не решался выйти на улицу.

Когда он переступил, наконец, порог своего дома, на улице его поджидала кучка любопытствующих соседей.

— Ну, Завитков? — спросили они нетерпеливо.

Завитков махнул рукой и хотел было юркнуть назад, в домик, но уйти было не так-то легко. Его уже крепко обнимал за талию председатель общества "Геть рукопожатие" гражданин Долой-Вышневецкий.

— Видел? — спросил председатель грозно.

— Видел, — устало сказал Завитков.

— Их?

— Их самых.

И Завитков, вздыхая, сообщил соседям второй сон. Он был еще опаснее первого. Десять партийных, все в кожаном, с брезентовыми портфелями, кланялись ему, беспартийному Иосифу Ивановичу Завиткову, прямо в землю на Спассо-Кооперативной площади.

— Хорош ты, Завитков, — сказал Долой-Вышневецкий, — много себе позволяешь!

— Что же это, граждане, — гомонили соседи, — этак он весь Колоколамск под кодекс подведет.

— Где ж это видано, чтоб десять партийных одному беспартийному кланялись?

— Гордый ты стал, Завитков. Над всеми хочешь возвыситься.

— Сон это, граждане! — вопил изнуренный Завитков. — Разве мне это надо? Во сне ведь это!

За Иосифа Ивановича вступился председатель лжеартели мосье Подлинник.

— Граждане! — сказал он. — Слов нет, Завитков совершил неэтичный поступок. Но должны ли мы сразу его заклеймить? И я скажу — нет. Может быть, он на ночь съел что-нибудь нехорошее. Простим его для последнего раза. Надо ему очистить кишечник. И пусть заснет спокойно.

Председатель лжеартели своей рассудительностью завоевал в городе большое доверие. Собравшиеся согласились с мосье Подлинником и решили дожидаться следующего утра.

Устрашенный Завитков произвел тщательную прочистку кишечника, а заодно и желудка и заснул с чувством приятной слабости в ногах.

Весь город ожидал его пробуждения. Толпы колоколамцев запрудили Бездокладную улицу, стараясь пробраться поближе к Семибатюшной заставе, где находился скромный домик производителя ваксы.

Всю ночь спящий Завитков подсознательно блаженствовал. Ему поочередно снилось, что он доит корову, красит ваксой табуретку и гоняет голубей. Но на рассвете начался кошмар. С поразительной ясностью Завитков увидел, что по Губернскому шоссе подъехал к нему в автомобиле председатель губисполкома, вышел из машины, стал на одно колено и поцеловал его, Завиткова, в губы.

Со стоном выбежал Завитков на улицу.

Розовое солнце превосходно осветило бледное лицо мастера ваксы.

— Видел! — закричал он, бухаясь на колени. — Председатель исполкома меня в губы поцеловал. Вяжите меня, православные!

К несчастному приблизились Долой-Вышневецкий и мосье Подлинник.

— Сам понимаешь, — заметил Долой-Вышневецкий, набрасывая веревки на Иосифа Ивановича, — дружба дружбой, а хвост на бок.

Толпа одобрительно роптала.

— Пожалуйста, — с готовностью сказал Завитков, понимавший всю тяжесть своей вины, — делайте что хотите.

— Его надо продать! — заметил мосье Подлинник с обычной рассудительностью.

— Кто же купит такого дефективного? — спросил Долой-Вышневецкий.

И словно в ответ на это, зазвенели колокольчики бесчисленных троек, и розовое облачко снежной пыли взметнулось на Губшоссе.

Это двигался из Минска в Мурманск караван кинорежиссеров на съемку картины "Избушка на Байкале". В передовой тройке скакал взмыленный главный режиссер.

— Какой город? — хрипло закричал главреж, высовываясь из кибитки.

— Колоколамск! — закричал из толпы Никита Псов. — Колоколамск, ваше сиятельство!

— Мне нужен типаж идиота. Идиоты есть?

— Есть один продажный, — вкрадчиво сказал мосье Подлинник, приближаясь к кибитке. — Вот! Завитков!

Взор режиссера скользнул по толпе и выразил полное удовлетворение. Выбор нужного типажа был широк и великолепен. Что же касается самого Завиткова, то главрежа он прямо-таки очаровал.

— Давай! — рявкнул главный.

Связанного Завиткова положили в кибитку. И караван вихрем вылетел из города.

— Не поминайте лихом! — донеслись из поднявшейся метели слова Завиткова.

А метель все усиливалась и к вечеру нанесла глубочайшие сугробы. Ночью небо очистилось. Как ядро, выкатилась луна. Оконные стекла заросли морозными пальмами. Город мирно спал. И все видели обыкновенные мирные сны. Аполитичные.

Арсений Изаурик зачеркнул последнюю фразу, хотел исправить что-то еще, но в это время дверь распахнулась. На пороге стоял Бендер. В руках у него была табличка "По газонам не ходить!"

— Давайте ходить по газонам, подвергаясь штрафу! — орал он. — Давайте входить посторонним! Давайте разговаривать по телефону больше пяти минут!! Давайте громко разговаривать!!!

Одним словом, Остап напился так, что уже мог творить различные мелкие чудеса.

Сеня молча вывел Бендера на каменную лестничную площадку, вылил на него ведро воды и тут же затащил обратно в квартиру.

Остап тупо мотнул головой и обиженно произнес:

— Сеня! Я не выношу катаклизмов.

Через полчаса, завернутый в одеяло, Бендер выстукивал зубами "Турецкий марш" о край железной кружки. Последние пять минут друзья обсуждали марксистско-ленинскую концепцию свободы.

— П-п-п-плевал я на осознанную необходимость, — кипятился Остап. — Деньги! Вот к-критерий свободы. Я свободен в пределах ста двадцати пяти рублей шестидесяти копеек в месяц. А ты и того меньше. А кто-то свободен в пределах трех миллионов фунтов стерлингов в год. Вот и вся арифметика.

— Да не о том же я, Остап Ибрагимович. Не может быть свободы индивидуума в несвободном обществе!

— Что? — презрительно скривился Остап. — Вы что думаете, что свобода для российского мещанина началась с отмены крепостного права или высочайшего манифеста пятого года? Нет… Вот когда в книжных лавках появились календари с девочками в небрежных купальных костюмчиках, когда покупатели увидели этот товар, они поняли, что все преграды рухнули, что все можно. Вот свобода для быдла.

— А для элиты, значит, свобода в количестве нулей? — съязвил Сеня.

— Да нет, здесь все сложнее… Послушайте, Сеня, — Остап просительно заглянул ему в глаза, — да не прячьте вы эту чертову чикушку. Ведь так хорошо сидим…

Осторожно вернув рюмку на стол, он продолжил:

— Вот какой вопрос не дает мне покоя. Как вы думаете, Сеня, если те, древние обличители христианства, правы, и Мария зачала не от голубя — святого духа, а была изнасилована римским легионером, если она и ее сын были париями, изгоями, "нечистыми", то что? Мы должны презирать их? В чем же тогда христианское милосердие? Чем христиане, "облагородившие" Христа сказкой о голубе, лучше язычников и чем лучше христиан язычники,