– В этой связи… – начал Крамер.

И замолчал, встрепенулся. Недалеко, где-то на улице, простучала длинная автоматная очередь, сразу ясно, из нашего оружия – у немецких автоматов темп стрельбы ниже. Новые дела. Сколько здесь живу, ни разу с наступлением сумерек не было уличной стрельбы. Ну, объяснения могли быть самыми разными – кто-то подозрительный пустился бежать от патрулей; перебравший брат-славянин, не думая о последствиях, палил в воздух…

– В этой связи… – сказал я. – У Эльзы была безупречная по исполнению кеннкарта. Я неплохо знаю порядки во «взрослых» абверовских школах, а вот о вашей знаю не все. У вас выдавали курсантам кеннкарты на настоящие или вымышленные имена?

– Никогда, – сказал Крамер. – С кеннкартами вообще не работали, не тот профиль. У обслуги, тех самых истопников и конюхов, кеннкарты были, но полученные в оккупационной администрации, согласно строгому орднунгу. Курсантам, как и взрослым, выдавали стандартные «зольдбухи» – солдатские книжки с фотографиями. Единственное отличие – наши курсанты числились не военнослужащими, а «хиви», «добровольными помощниками». Та присяга «великому рейху», что они приносили, рангом пониже обычной армейской присяги «фюреру и Великой Германии», но это тоже присяга…

– Вот… – сказал я. – А у нее была кеннкарта, несомненно, заранее подготовленная. И судя по тому, что там был указан ее настоящий возраст, не случайно Кольвейсу в руки попавшая. Я так думаю, у него хватало возможностей, чтобы через какие-то связи в администрации раздобыть кеннкарту… и себе заодно, и Гильферингу?

– Безусловно.

– Вот видите. Отсюда вытекает…

Дверь распахнулась, ударившись в коридоре о стену. Бомбой влетел Петруша в сбитой на затылок пилотке, взволнованный дальше некуда. Выпалил с порога:

– Товарищ капитан, ЧП!

…Мы трое быстро шагали, почти бежали по мощеной старорежимным булыжником широкой улице, между двух рядов старорежимных же больших зданий, каменных и кирпичных. Кое-где, там, где дома были жилые, в окнах горели керосиновые лампы, но большинство окон оставались темными. Ночь выдалась безоблачная, звездная, невысоко над крышами поднялась светившая нам в спину полная луна, и перед нами скользили наши тени, длинные, четкие, чуточку ломанные из-за булыжника. Казалось даже, будто все это снится – но, к сожалению, только казалось…

Пришли, издали видно. Посереди улицы стояло пятеро военных, все с автоматами, точно так же отбрасывавших длинные тени, а вот два тела, вокруг которых они стояли, тени не отбрасывали вовсе…

Подойдя, я уже понял, к кому следует обращаться – четверо в пилотках, два рядовых, два сержанта, а пятый, единственный в офицерской фуражке, на погонах явственно видны звездочки. Ему я и козырнул:

– Капитан Чугунцов, Смерш.

Он тоже четко откозырял:

– Старший лейтенант Артюхов, комендатура.

И стал докладывать – привычно, сноровисто. Давно воюет, ясно, да и по наградам видно.

Двое патрульных услышали близкую автоматную очередь и кинулись на выстрелы со всех ног – впервые за месяц с лишним случилась ночная стрельба, безусловное ЧП. Точно так же оказался поблизости старлей с двумя подчиненными – центр города, здесь немало военных учреждений, здесь горком и горисполком, НКГБ, милиция, так что патрулей гораздо больше, чем на окраинах. Ни один из пятерых не видел, чтобы кто-нибудь убегал – но посреди улицы лежали два трупа, сержант в форме войск НКВД по охране тыла и молодая девушка в гражданском…

– Так и лежали, навзничь, – сказал Артюхов. – Мы их перевернули, осмотрели наскоро, потом вернули в прежнее положение – вдруг именно это понадобится, мало ли что. Я три месяца в комендатуре, опыт есть. – Он торопливо добавил: – После ранения, врачи пока держат в «ограниченно годных»…

Он ориентировался в первую очередь на форму войск НКВД и потому отправил патрульного к нам в отдел, до него было наполовину ближе, чем до НКГБ. Ну а в дежурке сидел Петруша, я его задержал на всякий пожарный, вдруг да на первом допросе Эльзы выяснится что-то, требующее немедленных действий…

– Никаких видимых повреждений, – сказал Артюхов с нескрываемым удивлением. – Ни пулевых ранений, ни ран от холодного оружия. Только они оба были мертвые, сердце не билось, пульс не прощупывался… – Он помолчал и произнес очень неуверенно, как человек, сам не верящий в то, что говорит: – Какие-нибудь отравляющие газы? Нет, откуда тут… Да и лица у обоих спокойные, будто в секунду от разрыва сердца умерли. Но не могли ж они одновременно…

Я сразу узнал и сержанта, и Эльзу. Однако распорядился приказным тоном:

– Осветите лица.

У них у каждого оказались сильные фонарики, сразу пять пронзительно-белых лучей высветили лица. Действительно, совершенно спокойные. Ага, россыпь стреляных гильз – сержант в свой последний миг успел нажать на спусковой крючок…

Как Ерохин, в точности как Ерохин, разве что не на проселочной дороге в лесу, а в центре города…

Дальше я действовал по наитию – взял у одного из патрульных фонарик, присел на корточки рядом с Эльзой и приказал:

– Переверните ее, чтобы лежала ничком. Потом сержанта.

Без малейшей брезгливости отвел волосы с шеи Эльзы (тело было еще теплое, прошло не больше четверти часа), посветил, поднеся фонарик к самой шее. И моментально увидел то, чего предпочел бы больше в жизни не видеть: свежая ранка с припухшими краями, в точности такая, как у Ерохина. И у сержанта такая же. Мать твою в три святителя и перехлестом, что же такое здесь происходит?!

Выпрямился, погасил фонарик и вернул его хозяину. Все молчали, хотя должны были увидеть то же, что и я. Только Петруша не сдержался, воскликнул недоуменно:

– Товарищ капитан, это ж в точности…

Спохватился и промолчал, вспомнив о служебной тайне. Ну конечно, он видел фотографии и мертвого Ерохина, и загадочной ранки у него на шее…

А Крамер тихонько произнес чуть ли мне не на ухо:

– Интересные дела у вас творятся, капитан…

Разумеется, он ничего о Ерохине не знал, но не мог не отметить предельную странность ранок – возможно, и то, что я вел себя, как человек, заранее знающий, что ищет. Но ни о чем не спросил – каждый знает ровно столько, сколько ему положено знать…

– Да, интересный городок… – процедил я сквозь зубы и повернулся к Петруше: – Пулей в отдел. Организуй нашу полуторку, сошлись на меня и дуй на ней сюда. Пусть разбудят подполковника, если он уже лег…

(В чем я крепко сомневался – Радаев обычно ложится спать за полночь, а то и порой засиживается подольше, как нам всем случается.) Видел в лунном свете,