чтобы привести в человеческий вид. Ее пальцы порхали над одеянием, будто ваяя шедевр искусства. Она показала, как повязать покров, как затянуть – и все умиротворенно, ласково. Я затаила дыхание, когда на глаза ей попались шрамы, но напрасно: монахиня промолчала. В мгновение ока ее не по годам ловкие пальцы прошлись по швам и плотно затянули на мне белую рясу, красивее которой я ничего в жизни не надевала. Увы, любоваться ей было некогда.

– Иди к настоятельнице, она ждет. – Монахиня одарила меня напоследок теплой улыбкой.

Я постеснялась спросить, куда конкретно идти, и молча шагнула за порог.

Тотчас меня оглушило непередаваемым чувством того, что я не в своей тарелке. Не готов еще мой отскобленный от краски холст к новому мазку. Меня швырнули в воды новой жизни, не позволив даже отдышаться.

Я плутала по монастырю, пока не наткнулась на мать Винри – точнее, она на меня.

– Далила! Весь день тебя ждать? – Ее рука ухватила меня из ниоткуда и втянула в кабинет. – Понимаю, слишком насыщенный день, но соберись уже! – негодовала монахиня. Я почти ничего не поняла. – Далила, слышишь меня?

Пришлось сосредоточиться, пока она вкратце объясняла мои будущие обязанности

Во‑первых, мне предстоит помогать в храме и являть собой светлую, безукоризненную служительницу Владык. Во‑вторых, день ото дня учиться истории, постигать правду о мире – отец бы многое за это отдал. В‑третьих, не отказывать в помощи страждущим, олицетворяя все самое лучшее и бескорыстное в человеке.

На четвертой обязанности – точнее, запрете – я смутилась.

– Нельзя прибегать к чарам?

Мать Винри замолчала и посмотрела на меня.

– Естественно, ведь ты ведьма. Одно из условий помилования – полный запрет на магию. А иначе тебя отлучат от церкви. – Она помялась. – И Эрефиэля это очень обременит.

Я поникла. Не то чтобы дар мне очень дорог или нестерпимо тянуло им воспользоваться – просто меня лишили самого важного: права выбора.

Мать Винри вздохнула, сгоняя с себя напряжение. В мгновение ока возвратились ее благодушие и доброхотство вместе с прежним обликом – обликом преданной долгу монахини. В мимолетном порыве откровенности она присела ко мне и участливо заглянула в лицо. Я позволила себе впить ее доброту.

– Послушай, что я скажу. Мир вокруг тебя несправедлив, но так уж он устроен. Да, твоей участи не позавидуешь. Тебе еще многое предстоит обдумать, но, поверь, иного выхода у нас не было. Только костер. – Она кивком указала мне на руку. – У всех свое бремя, так что я не стану выпытывать твоих тайн, но и снисхождений от меня не жди: я не допускаю лицеприятия. Хотя, конечно, сочувствую тебе, и если захочешь открыть душу, то всегда постараюсь выслушать.

Я кивнула. Смысл ее слов отчасти ускользал, зато все возмещала ласка в голосе. Мать Винри заранее извинялась за взыскательное отношение в будущем. Отец всегда делал так же. Я отстранилась, чувствуя себя беззащитной.

– Есть тут еще такие, как я? – Моя голова свисла на грудь, пальцы теребили узел на рясе, за что монахиня тут же шлепнула мне по рукам.

– Ведьмы? Да, но старше. Последней уже семьдесят, и она из самых старых Праведниц. Раньше ведьм было больше, но, по счастью, вас все меньше с годами.

По счастью? Значит, я зря родилась – такого она мнения? Стало обидно.

– Я с ней встречусь?

– Обязательно, – уверила мать Винри.

Глава двадцать четвертая

Далила

Если Клерия – золотая столица цивилизации, а Музея – обитель искусства, то Болтон – уродливая, но действенная промышленная махина. Он облачен в шапку отрыгнутого смога и выкашливает в отравленное небо скверну из черных легких. По слухам, жители Болтона покрыты слоем сажи, под стать домам. Именно в Болтоне создают цистерны для Хаара, в которых туман доставляют заклинателям Клерии.

– О Болтоне и его экономике

Следующий зал, куда меня ввели, источал белоснежную безжизненность наравне с остальной церковью. Опаловые колонны огибали стены, частично в них утопая. Это крыло монастыря было пустым.

Чувство потерянности никак не ослабевало, хотя я и нашла, чему порадоваться: новым белым башмачкам. Смотрелись они чудесно и сидели по ноге.

В целом облачение смотрелось на мне непривычно. Я прежде всего раз видела белый наряд: на монахинях, которые брели через Вороний город. Сердце кольнуло при мысли о том, как бы восхитил семью мой непорочный вид.

Мать Винри привлекла мое внимание к морщинистой старухе напротив с тростью.

В дальних углах зала высились два причудливых, как из готического замка, изваяния стражей. Оба стояли навытяжку, сомкнув раздвоенные острия копий. Лица были скрыты под железными масками с затейливым плавным рисунком, изображающим непоколебимые ангельские черты. По серой стали извивались филигранные лозы, протягиваясь побегами вдоль краев и сплетаясь в простертые крылья.

Белые одежды стражей покрывал эфемерный узор падающих перьев, а с плеч струилась плащом прозрачная вуаль. Оба были странного иссиня-землистого оттенка, будто рождены из плесени, что подернула рассохшийся, в трещинах, лоскут кожи. В трехпалых кистях они сжимали металлические копья.

Искусные изваяния, думала я, – и тут они вонзили в меня безжизненные нечеловеческие глаза из недр масок. Я спряталась за настоятельницей.

– Не бойся, не обидят, – со смешком успокоила она. – Это ангелы, посланцы Великого Архонта. Они поставлены здесь оберегать монастырь.

Я кивнула, но под их взгляд не вышла.

– Подойди-ка, дитя. Дай тебя рассмотреть, – подозвала старушка у круглого мраморного столика, будто и не замечая стражей за спиной.

Вместо церковного белого она была в темнейшем черном. Морщины ямочками и бороздами изъели лицо, веки висели желтыми мешками, зато глаза лучились неугасимым пламенем жизни. Сухими дрожащими губами она прикрывала редкие зубы.

Я робко подступила.

– Как тебя зовут? – Старушка взяла меня за подбородок обеими руками, не столько внемля словам, сколько вглядываясь в лицо.

– Далила, – сказала я.

– Далила… Доброе имя.

– А вы кто?

Она усмехнулась.

– Ведьма, как и ты. Я Люсия. Люсия Гиэван.

– А почему вы в черном? – нахмурилась я.

Теперь уже посмеялась мать Винри.

– Мать Люсия отслужила отведенный срок. Теперь она – Нечистая.

Я посмотрела на старушку в неприкрытом испуге.

– Не волнуйся, это почетно. – Она успокоила меня сердечной улыбкой и коснулась моей рясы, потерла ткань морщинистым большим пальцем. До чего аккуратный, ухоженный на нем ноготь, с таким небольшим краем.

– Взгляни, – сказала она. – Белый цвет, так? Это потому, что тебе только предстоит отдать церкви и ее добродетелям свою чистоту. – Люсия указала на мать Винри. – Чем ты старше, чем ревностнее отдаешься служению, тем меньше в тебе чистоты остается, покуда она не