Шрифт:
Закладка:
— Угу… Я подумаю над этим.
Варвара Сергеевна кивком поблагодарила официантку, которая принесла ей вместо «мыльного» капучино двойной эспрессо.
Эспрессо и Капучино — именно так она когда-то назвала своих кота и кошку.
Эспрессо в обиходе быстро превратился в Пресли, а Капучино соответственно в Капу.
Вспомнив о своих любимцах, а затем — об оставленной квартире, Варвара Сергеевна заволновалась. «Дома никого нет… И камеры пока нет… Вдруг эта неизвестная гадина снова подкинула очередной зловонный мешок?»
Она искоса глядела на Ларку и понимала, что после того, как не получила от нее поддержку в ситуации с Анькой, совсем не хочет делиться с ней своим «мусорным расследованием». Реакция ожидалась предсказуемой — Калинина опять начнет нудить о том, что ей надо устраиваться на работу, а не заниматься всякой ерундой.
Доев сырники, Ларка, словно издеваясь, залезла в телефон и начала пихать под нос Варваре Сергеевне фотографии своих распрекрасных учеников.
— С ними очень интересно работать! Это мы в свое время были зашуганные, слушали да помалкивали, а они любопытные, заваливают меня вопросами и часто со мной спорят. Инициативные пошли сейчас ребята!
Самоварова и не сомневалась, что ухоженные большеглазые девушки и крепкие, подкачанные парни, окружившие довольную Ларку, запечатленную в центре группы на фото, были именно такими… Но ее-то после выхода на пенсию, увы, никто не звал преподавать…
Впервые с начала их дружбы они распрощались довольно сухо.
Обесценив порыв Варвары Сергеевны помочь дочери, Ларка со своей слепой прямолинейностью за каких-то полчаса из категории близкой подруги перешла для Самоваровой в разряд давней приятельницы.
— Информируй меня, пожалуйста, Варя, о своих делах, — прежде чем попрощаться, сказала Калинина и, поправив на шее строгий клетчатый шарфик, поспешила к остановке автобуса, идущего до вокзала.
Варвара Сергеевна взглянула на небо. Предвещавшие дождь серо-бурые, острые, обрамлявшие багровеющее небо тучи словно перекочевали в город с какого-то готического полотна. Проверив в сумке наличие зонта, она все же решила пройтись пешком.
Никитин так и не ответил.
Она набрала ему сама — и после нескольких длинных гудков, почувствовав опустошение и растерянность, с тяжелым сердцем нажала «отбой».
Ее старинный друг давно имел проблемы с сосудами, а осенью, как известно, хронические болячки обостряются.
Приказав себе не нагнетать раньше времени, Варвара Сергеевна пошла по направлению к дому и незаметно погрузилась в воспоминания, вызванные думами о полковнике и советом Калининой проявить инициативу. Но пленка в ее памяти, как это часто почему-то бывает, вдруг начала отматываться из соседних, лишь косвенно связанных с ее дерзким предложением Никитину ящичков.
…Ее пятилетняя, «детсадовская» Анька, почти всю зиму не вылезала из простуд, и Самоварова твердо решила вывезти дочку в ближайшее лето на море. Жизнь в том году еще с весны вдруг стала насыщенней, плотнее, словно решила компенсировать разношерстными событиями относительно спокойные предыдущие годы.
Расследования двух сложных убийств заставляли Варю и Никитина засиживаться в отделе допоздна. Соседка Ольга, мать-одиночка с четырехлетней дочерью на руках, частенько ее выручала, забирая девчонок из детского сада.
В садике Анюта не дружила с Ольгиной дочкой, к тому же они были в разных группах. Каждый раз, когда вечером Варвара Сергеевна появлялась на пороге соседской двери, Анька, как заждавшийся, потерянный щенок, пулей вылетала из детской и бросалась ей на шею, а дома слезно просила не оставлять ее надолго «у этих». Давя в себе раздражение, вызванное чувством вины, Варвара Сергеевна задавала дочери наводящие вопросы о том, что именно ей так не нравится «у этих».
Из сбивчивых пояснений Анюты она сделала вывод, что дело вовсе не в Ольгиной строгости, а в том, что дочь не хочет оставаться наедине с Региной.
— Мама, я боюсь, когда она так на меня смотрит и молчит! — шептала ей Анька и таращила глаза, пытаясь изобразить Регинин взгляд.
— Перестань. Просто она замкнутая и тихая девочка. Не все дети такие, как ты. — Самоварова с трудом подбирала слова, не имея возможности объяснить пятилетнему ребенку, что Ольгин аскетичный образ жизни, ее сдержанность и строгость, скорее всего, и являются причиной Регининой скованности в общении с другими детьми.
Варя и сама не любила оставлять дочь у Рыбченко, но иного выхода не было.
Ее мать тогда уже серьезно болела, но даже если бы была здорова — вряд ли бы Варя просила о помощи, ведь всю свою жизнь она пыталась доказать ей свою самостоятельность.
Недаром говорят: рожденные в мае маются. Самоварова родилась первого мая, и, сколько себя помнила в детстве, в этот день ее партийная мать, надев на дочку белую рубашку с красным приколотым бантом, оправлялась с ней на первомайскую демонстрацию трудящихся.
Так Варя возненавидела свой день рождения и возненавидела толпу, но обнаружила в себе жгучее любопытство к отдельным личностям. Она подолгу разглядывала кого-то из тех, кто шел с ней в колонне рядом, прислушивалась к их словам, присматривалась к манерам и одежде, а воображение быстро дорисовывало объемный портрет заинтересовавшего ее человека.
Ольга Рыбченко чем-то неуловимо напоминала Варе ее «сухую» мать.
Наверное, поэтому она так и не смогла стать ее близкой подругой.
Но если нежелание или неумение любить ближнего матери восполняли работа и общественная деятельность, у Ольги, как чувствовала Варя, все обстояло куда сложнее. Спустя годы в стремительно старевшей внешне соседке все еще горел болезненный огонь страсти к бросившему их с дочкой украинцу. Она все реже вспоминала о нем на словах, но по тому, как менялся ее голос, как вздымалась грудь при любом упоминании об отношениях с мужчинами, Варя понимала: она его по-прежнему ждет.
Квартира Ольги напоминала ухоженный крематорий.
Ей, учительнице, как водится, дарили по праздникам большое количество цветов.
Букеты, расставленные по всей квартире в вазах и банках, не выбрасывались хозяйкой месяцами. После того как вода начинала зеленеть и пахнуть затхлостью, Ольга выливала воду и еще долго держала все в тех же вазах высушенные цветы.
За исключением этой странности, в доме сложно было соринку отыскать.
Всегда чистый пол, идеально вымытые в любое время года окна, обрамленные накрахмаленными занавесками. На кухне — моющиеся, в квадратик, обои, на них — керамические тарелки на гвоздиках. Старенькая газовая двухкомфорочная плита, местами выскобленная до облупившейся краски.
Комната Регины была не похожа на детскую — после игр все игрушки немедленно убирались в коробки и прятались в шкаф, рисунки — в папку, карандаши — в ящик стола. На узкую кровать, с разглаженным, без единой складочки покрывалом, в течение дня нельзя было садиться.
Животных в доме никогда не держали, а уличная обувь сразу после прихода в дом тщательно
