все ходили в чистой одежде и ели чистую пищу. Шариат в Кабарде, если не ошибаюсь, шестьсот лет, а он все еще не умеет накормить бедняка. — И тут впервые Степан Ильич вспомнил имя Матханова: — Слышал я, Казгирей Матханов, молодой арабист, вернувшись из Стамбула, хочет оживлять шариат в Кабарде… Стоит ли?

Степан Ильич говорил не горячась, спокойно, внимательно вглядываясь в собеседников. В Шхальмивоко мало кто слыхал имя Казгирея Матханова, не все знали и о таких людях, как Буачидзе или Инал Маремканов, который тоже, подобно Степану Ильичу, оспаривал правоту князей и шариатистов.

Как-то вскользь Степан Ильич заметил:

— Интересно, что шариатист Матханов скажет Иналу о соблюдении закона кровной мести. Старики-то ваши, наверное, помнят, как Кургоко Матханов, отец Казгирея, застрелил соседа, отца Инала…

Это и в самом деле помнили многие: ведь убитый Касбот был родственником Узизы, бездетной жены Инуса Сучковатая Палка. О дружбе Степана Ильича с сыном Касбота, однако, тут не знал еще никто, даже Астемир. Как обойдется Инал с Казгиреем, тоже мало кого интересовало, но вот вопрос, почему за шесть веков своего существования в Кабарде шариат не установил справедливости — это занимало людей. Интересовало также: как это нынче большая страна Россия управляется без царя и генералов? Имена Аральпова, Клишбиева, князя Шарданова для многих еще звучали грозно и повелительно, как основы самого шариата. Но разве, с другой стороны, не соблазнительно все то, что Степан Ильич с Астемиром говорят о новой жизни?..

Эльдар уже всей душою прилепился к Степану Ильичу, часами готов был смотреть на него, и Сарыма, как ни старалась, не умела разгадать смысл новых чувств, которые отражались в его глазах. И девушке было даже обидно, что Эльдар начинает жить как бы иной жизнью, словно меньше замечает ее.

— Эльдар, — сказал однажды Степан Ильич, — не довольно ли нам есть хлеб в этом гостеприимном доме? Не хочешь ли ты пойти со мною в Прямую Падь, на родину Узизы? Ты ведь помнишь соседку Узизу?

Еще бы! Как мог Эльдар не пойти за Степаном Ильичом! Однако Прямая Падь интересовала Степана Ильича не потому, что оттуда родом была Узиза. Если и была тут причина, то другая.

Глава девятая

СТАРЫЙ КУРГОКО

Нечего и говорить, с какой охотою отозвался Эльдар на приглашение Степана Ильича идти с ним в Прямую Падь, аул, известный по всей Кабарде. Этот аул с давних лет славился зажиточностью и красотой девушек. Прямая Падь — это знал и Эльдар — лежала почти на границе с Осетией, за Аргуданом, на берегу Уруха. Да что там! Эльдар пошел бы за Степаном Ильичом не только на край Кабарды, но и на край света.

Несмотря на зимнее время, шли они не торопясь. Эльдар не считал себя вправе первым заговаривать с таким замечательным человеком и, даже отвечая на вопросы, не много мог сказать на своем смешанном русско-кабардинском языке. Но Степан Ильич оказался спутником разговорчивым, шел весело, с любопытством поглядывая по сторонам, и уже в пути Эльдар узнал немало интересного.

— Слыхал ли ты что-нибудь о старике Кургоко? — спросил Степан Ильич.

Да, Эльдар в детстве слыхал о старике уорке, который застрелил человека из-за собаки, сам того не желая, слыхал и о том, что сын убитого, по имени Инал, ушел куда-то из дома, чтобы вернуться уже взрослым и отомстить за кровь отца.

Выслушав Эльдара, Степан Ильич задумчиво заметил:

— Инал должен вернуться, чтобы мстить? Нет, не думаю. Но, во всяком случае, не хотелось бы мне, чтобы твои слова оправдались, Эльдар.

Эльдар удивился. Как это понять, что сын убитого не должен мстить убийце?

Но задать вопрос Степану Ильичу Эльдар не посмел. И был вознагражден за свою учтивость.

Ни Эльдар, ни сам Степан Ильич не подозревали, что они идут по заснеженной кабардинской равнине навстречу обстоятельствам, которые сами по себе многое объяснят не только молодому Эльдару, но и бывалому Степану Ильичу.

А пока что познакомимся и мы с историей дома и семьи старого Кургоко, а одновременно с прошлым Степана Ильича.

— Пустой дом — пещера, пустой стол — только доска, — не раз говаривал Кургоко своим сыновьям — старшему, Нашхо, темноволосому, как отец, и покладистому характером, как светловолосая мать, и младшему, Казгирею, о котором говорили: «Мать снаружи, отец внутри», — ибо светловолосый Казгирей унаследовал от отца честолюбие и твердость, благородство и сметливый ум.

Кургоко не роптал, он был доволен сыновьями. Есть кому-приумножить состояние, накопленное долгим трудом. Самой же большой гордостью старика уорка был верховой конь Кабир — один из лучших в Кабарде. Не будут сыновья глупыми — оценят труд отца. Подрастут, женятся, переймут хозяйство, и тогда можно мирно доживать годы в тени мечети за столами на пирах, куда охотно зазывают Кургоко. Не худо бы, конечно, иметь и дочь: выдать девушку замуж, породниться с именитым человеком, ездить к нему в гости. Но аллах не дал дочери, — стало быть, не суждено. Да оно, может, и к лучшему! Дочь — это гостья в семье. Сегодня есть, завтра в чужом доме по вечерам моет ноги своему мужу.

Уорк Матханов радовался и красивому местоположению своего дома в Прямой Пади — на склоне холма, поросшего фруктовым садом, вблизи мечети. За Урухом, впадающим в Терек, виднелись веселые зеленые холмы Малой Кабарды, аулы и станицы.

Кургоко был доволен и соседями, особенно ближайшим — трудолюбивым Касботом. Его усадьба была рядом. Небольшой надел земли он обрабатывал сам с женою, а в страдную пору выходили на прополку или копнение всей семьей. В зимнее время занимался извозом и никогда не забывал просьбы соседей — привезти новый хомут или косу, гвозди или сосновые доски, а детишкам гостинца. Не отказывался помочь по хозяйству и соседу-уорку.

С истинным расположением приветствовали соседи друг друга и полагали так и прожить свой век — дружно, трудолюбиво и безмятежно. Судьба распорядилась иначе.

Приближался байрам, и Касбот заколол барана для жертвоприношения во славу ислама, дабы аллах не упрекнул его, не сказал, что Касбот нарушил заповедь. Все совершалось по заповеди: Касбот разделал тушу, вывалил в ведро внутренности и пошел к арыку, протекающему у подножия холма. Туша осталась висеть на суку. Касбот помыл руки, смыл кровь с одежды и обуви, отряхнулся и не спеша пошел обратно. Занес ведро в дом, перебросился двумя-тремя словами с женой, хлопотавшей у очага, вышел опять во двор. Смотрит — туши на дереве нет.

— Жена, где барашек?

Жена, миловидная и такая же кроткая, как ее сестра Узиза, лишь посмотрела удивленными глазами. Побежали к дереву,