— Не поминай своих идолов, — поморщился Цимисхий, — а ты почему призналась?

— Потому что знаю, что таких как мы всегда делают крайними, — убежденно сказала девушка, — я может и рабыня, но не дура, как она, — она с презрением посмотрела на злобно смотревшую сирийку, — после твоей смерти нас казнили бы первыми.

— А ты и впрямь не глупа, — кивнул Цимисхий, — если это правда — награжу. Если же ты пытаешься оклеветать моего человека...ты умная, сама понимаешь. А пока, — он покосился на сжавшуюся в углу сириянку, — посмотрим, что она запоет в другом месте.

Василий Лакапин хорошо понимал, чем ему грозит провал сегодняшнего замысла — именно поэтому он и не ложился спать, в ожидании вестей из дворца. Когда же он услышал громкий стук в дверь, а потом треск ломающейся двери и отборную солдатскую брань, где через слово поминались мужские достоинства паракимомена, — точнее их отсутствие, — он ни разу не медлил с решением. Когда разгоряченные стражники все же ворвались в покои Лакапина, тот уже лежал на спине, корчась в предсмертных судорогах и пуская обильную пену изо рта. Все попытки придворных лекарей спасти евнуха оказались тщетными, — для верности он принял дозу яда, которая отправила бы на тот свет целый полк. Так что уже утру разъяренный Цимисхий узнал, что организатор покушения скончался, тем самым полностью подтвердив слова славянской наложницы.

— Уже сейчас допрошено более тридцати человек, — говорил басилевс, восседая на троне, — все, кто мог хоть что-то знать об этом подлом заговоре. Я уже знаю имена многих его участников — и очень скоро узнаю и остальные.

— Милостью Господа никто из них не уйдет от возмездия, — ответил Варда Склир. Он выглядел спокойно, хотя совсем не чувствовал себя таковым, с двух сторон окруженный десятком рослых гвардейцев, и чувствуя на себе испытующий взгляд императора. Однако он понимал, что его имени так пока никто и не назвал — иначе этот разговор бы происходил совсем в другом месте.

— Под медным быком на площади уже горит огонь, — кивнул Цимисхий, — и скоро ему будет чем насытить свое чрево. Однако я позвал тебя говорить не об этом.

— Все что будет угодно моему императору, — кивнул несколько ободрившийся Варда.

— Сфентослав взял Мосул, — сказал Цимисхий, — взял сам, без нашей помощи. Не знаю, сможет ли он следом взять Багдад, но так или иначе — мы уже не можем оставаться в стороне. Как-никак он все еще наместник Верхней Мисии, а значит все еще воюет от имени Империи. Не говоря уже о том, что вместе с ними сейчас воюет и наследник Василий.

— Его поражение будет означать и поражение империи, верно? — сказал Варда.

— Не обязательно, — пожал плечами Цимисхий, — если он и потерпит поражение где-нибудь под Багдадом, мы еще сможем перебить это какой-нибудь крупной победой над агарянами. И может ли быть более славная победа для христианского войска, чем возвращение Иерусалима в лоно империи. В скором времени я выступаю в новый поход — и надеюсь, что ты, вместе со своими воинами, поможешь мне свершить это великое деяние. Во времена, когда вокруг лишь измена, трусость и обман, простые вояки, такие как мы, должны держаться друг друга.

— Все по слову моего императора, — с облегчением вымолвил Варда, — во имя Господа нашего, Иерусалим будет освобожден от агарян.

Ночь Живы

— Моя бабка предлагала принять отцу греческую веру, но он тогда отшутился, что его вся дружина засмеет, если он откажется от наших Богов. Разве греки и болгары не стали слабее, отринув старую веру ради Распятого?

Княжич Ярополк сидел на скамейке в своей светлице, вопросительно уставившись на стоявшего перед ним немолодого худощавого человека с глубоко запавшими темными глазами, казавшимися почти черными на узком бледном лице. Неброское темное