– Савелий! Савочка, спаси, молю!

– Не тратьте понапрасну слов, госпожа Хрумкая, – уворачиваясь от пинка, процедил пристав. – Вам это всяко не поможет. Ваша труппа под присмотром городовых, и господин Арутников с ними.

– Вы все равно ничего не докажете, – выплюнула она, пронзая нас полным презрения взглядом, который, вдруг, быстро сменился ликованием. – Закон не запрещает выращивать… цветы. А что помимо того у вас имеется супротив меня?

Поднявшись с диванчика, я прошагала на каблучках к тому месту, где на полу лежала растрепанная дама, взмахнула юбками и присела на корточки так, чтобы оказаться прямо перед ее лицом.

– Аполлинария Святославовна, не так давно, мне в руки попал иностранный журнал со статьей о неком английском полицейском чиновнике, баронете Уильяме Гершеле. Четырнадцать лет назад он выдвинул гипотезу о неизменности папиллярного рисунка ладонных поверхностей кожи человека. Проще говоря – следы пальцев рук у всех людей разнятся. Не существует идентичных. А значит и вычислить, кому принадлежит отпечаток, имея на руках образцы, проще простого. Этот метод опознания, получил название дактилоскопия. Его-то мы, с Гордеем Назаровичем и применим, когда внимательно исследуем опечатанные комнаты господина Хвалёнова и госпожи Олейниковой, на ваши с Савелием следы. Добавить сюда выращиваемый вами безвременник, проверку принадлежащих вашему цирку коров. Как минимум одна из них дает «особенное» молоко. А вишенкой на тортике станет Бонифаций Иланович. Судя по его странной нервозности в обществе полиции, он либо знает о ваших делишках, либо догадывается. Мне знаком такой тип мужчин. Независимо от возраста верткие, цепляются за жизнь, себе на уме. Припугнешь – живо все выложит, чтобы спасти свою шкурку. Вы, вместо того чтобы кричать, нас с приставом проклинать, лучше придумайте для суда слезливую историю о погубленном девичестве. Ведь убийство ваших родителей тоже без отмщения не останется. Согласно нашим законам, срок давности – десять лет… включительно.

Аполлинария сдалась. Прекратила вырываться, пинаться. Сделалась тихой как мышка. Даже рот, пока Гордей звал Стрыкина с городовыми, не открыла. Видимо, действительно готовила жалобную легенду, с лихвой вешая все старые грешки на Федора Ивановича Задушевского. А что, он уже помер, ему все равно.

Охранители порядка, повязав всю труппу, включая Хрумскую и продолжавшего улыбаться Савелия, который даже не подумал взбрыкнуть, загрузили их в полицейский экипаж. Рядом с шатром остались только трое призраков и мы с Гордеем. Мой путь лежал домой, где тетушка с Глашей поди места себе не находят от волнения. А Ермаков, помня о моих недавних приключениях, вызвался проводить до самых дверей.

– Софья Алексеевна, в очередной раз дивлюсь остроте вашей мысли, – заговорил Гордей, поддерживая меня под руку, пока мы шли вдоль ярмарочных рядов. – Вы – не побоюсь этого слова – гений уголовного сыска. Дактилоскопия. Эко как завернули. Одного не пойму, как вы так умело связали одно с другим? Записку прислали о вскрытии господина Задушевского, просили проверить на яды. Я б ни в жизнь не додумался?

– Все дело в пятнах сажи, оставшихся на пальто первой жертвы, Михаила Осипова. А также, наличие камина в доме господ Задушевских. И следы сажи рядом с ним. Могло быть и совпадением, да уж больно подозрительным, вот я и решила все проверить. Написала письмо вдове, уточнила, где до переезда в Китеж проживал Федор Иванович. Оказалось, в Тмутаракани. А госпожа Хрумская закончила Тмутараканский институт благородных девиц, как раз перед скоропостижной кончиной родителей, оставившей ее без гроша в кармане. Ну и место, где мы с ней впервые встретились – музей живописи. Она тогда представилась поклонницей творчества Тропинина. Так, шаг за шагом, и выстроилась в голове цепочка.

Гордей хмыкнул в ус, принимая ответ и, больше не задавая вопросов, повел дальше.

Пока он кликал ваньку, меня не покидала мысль, почему души Лапотя, Хвалёнова и Олейниковой продолжали следовать за мной, а не растворились в дымке вечера? Душегуб пойман, дело закрыто. В прошлый раз все было намного быстрее. А может я где-то промахнулась? Но где? Вроде бы все вопросы получили ответы. Может, они ждут, когда закончится суд?

Деваться все равно некуда, придется потерпеть.

С губ сорвался усталый вздох.

Глава 11, Где кладбище – зеркало живых

«…Сердце красавиц склонно к измене

И к перемене, как ветер мая.

С нежной улыбкою в страсти клянутся,

Плачут, смеются, нам изменяя.

Вечно смеются, нас увлекая,

И изменяют также шутя,

Также шутя, также шутя…»

Третий, заключительный, если верить программке, акт «Риголетто» подходил к концу. Тенор растягивал каждое слово с пьяным надрывом. Да и выглядел не лучше. Потрепанный костюм, размазанный по лицу грим, просящие каши старые сапоги.

Это вам не Большой и даже не Мариинка. А всего-то малая сцена в забытом богом уездном городке, под славным названием Китеж. Где всегда рады приобщиться к миру столичного искусства. Пусть даже не первого сорта.

К сожалению, я не относилась к почитателям оперы и сейчас откровенно зевала, пряча рот ладонью. Глаза к вечеру слипались. Откровенно клевала носом. Будь подо мной удобное кресло, где можно было бы откинуть голову, видела бы уже десятый сон.

Но главное, что тетушке с Дарьей, пригласившей нас обеих насладиться «прекрасным», все очень нравилось. Инесса Ивановна печально вздыхала, сочувствуя главным героям, Колпакова утирала украдкой слезы, думая, что никто не замечает.

Милая девушка. Оттого мне вдвойне радостнее за их пока еще довольно хрупкие, но донельзя романтические отношения с графом Бабишевым, ежедневно одарившего Дарью цветами, а вчера днем пригласившего на прогулку в парк. Рассказывая нам сегодня об этом, Колпакова светилась от счастья.

Признаться, я даже немного позавидовала. Нет, не тому, что мой бывший жених стал проявлять к ней знаки внимания. А вот этому радостному блеску в глазах, которого у меня, кажется, отродясь не бывало.

Может мне тоже стоит прогуляться в парке? Заявиться в участок и поставить Ермакова перед фактом – либо он меня сопровождает, либо я устраиваю ему… веселую жизнь.

Представив, как вытянется его лицо от подобного ультиматума, я не смогла сдержать смешка. Тетушка с Колпаковой, кажется, ничего не заметили, а вот сидевшая перед нами дама, в огромной шляпке с пером, обернулась, и недовольно цокнула.

Сделав вид, что я здесь не при чем, я поспешно уставилась на сцену. Однако мысли, единожды свернув в сторону пристава, не желали возвращаться обратно.

Прошла целая неделя с того вечера, как была задержана Хрумская и ее труппа. Гордея я с того дня не видела,