на продолжающемся движении общества к коммунизму. Хотя подобные сюжеты занимали центральное место и в сталинскую эпоху, еще более важными сделались они в условиях, когда рассказы о разрушительных действиях внутренних и внешних врагов сходили или вовсе сошли на нет. Под воздействием позитивных историй об успехах Советского Союза читатели и зрители, в свою очередь, находили свидетельства выполнения обещаний партии – в изображаемых событиях и людях, а затем и в своем окружении. Просвещение и мобилизация, таким образом, были тесно связаны: вдохновленные подтверждениями выполнения партийных обещаний и масштабами коллективных достижений советские люди удваивали работу и над собой, и над своими производственными задачами. В возникновении подобного представления о том, как новостные сюжеты влияют на зрителей, отразился ключевой аспект послесталинской культуры – поворот от принуждения к убеждению как основному способу мобилизации советских граждан384. Акцент на убеждении сделал еще более важной давнюю роль прессы в документировании имманентального характера повседневной советской жизни и существования новых советских людей385.

У этого выраженного поиска доказательств прогресса на пути к коммунизму в эпоху Хрущева были и другие источники. Среди них – растущее среди населения ожидание роста комфорта после огромных жертв, понесенных во время сталинской индустриализации и Второй мировой войны; тиканье милленаристских часиков спустя почти полвека после 1917 года; возможно, самое важное – харизматический подход Хрущева к конкуренции с США в холодной войне, кульминацией которого стало его заявление 1961 года, что советские люди увидят коммунизм при жизни. В этой обстановке и старались журналисты задокументировать существование социализма, который уже реализовывался в повседневной жизни обычными советскими людьми, пусть и не совсем в тех условиях, что были заданы партией. В своих статьях они сосредоточивались на обычных людях, исповедовавших веру в социализм без принуждения – веру, которую сами журналисты, в свою очередь, демонстрировали в имманентальном подходе к советской действительности386.

Эти идеи оттепельной журналистики получили на телевидении уникальное выражение и вместе с тем жизнестойкость. Приход Брежнева к власти обусловил быстрый отказ от хрущевского харизматического подхода к экономическим реформам и хронологии советской эсхатологии. Но роль телевизионных новостей в изображении будущего, воплощенного в настоящем, оставалась неизменной. Да, произошли важные изменения: роль критических материалов, описывающих разрыв между журналистским и партийным пониманиями социализма и социалистического человека, была резко ограничена, а наступление коммунизма «при нашей жизни» было заменено на воплощение в настоящем «развитого социализма». И все же на протяжении 1970‐х годов тележурналистов призывали находить в повседневной жизни, среди простых людей доказательства истинного характера и направления советской истории.

Такое понимание природы и цели новостей сказалось на советских новостных сюжетах о советской жизни несколькими специфическими способами. Во-первых, это касалось понимания того, что такое событие. Для советских внутренних новостей событием было то, что могло свидетельствовать о выполнении обещаний партии и демонстрировать направление советской истории387. Примерами такого рода материалов были очерки об образцовых рабочих и колхозниках, в которых подчеркивались их вдохновляющие морально-духовные качества, успехи в производстве или признаки материального улучшения условий труда и жизни.

Однако такие сюжеты были крайне слабо связаны с конкретным днем или даже годом, в который они выходили в эфир. В американских новостных сюжетах того времени эта связь обеспечивалась определением событийности или новостийности, сфокусированным на конфликте. Хотя в американских вечерних новостях и были сюжеты, лишенные прямой связи с днем выхода, включая так называемые очерки для всех (human interest stories), но в конце 1960‐х – 1970‐х годах они составляли лишь малую часть вечерних новостей388. Только в одной пятой американских вечерних новостных программ фигурировали люди, не являвшиеся ведущими политиками страны или, скажем, известными преступниками. Из этой одной пятой самыми частыми «неизвестными», попавшими в новости, были «протестующие», «бунтовщики» и «забастовщики» (40% сюжетов в 1967 году), «жертвы» (33%) и «предполагаемые и фактические нарушители закона» (8%)389. Еще одной центральной темой, лежавшей в основе большинства выпусков новостей, была непредсказуемость. Обернутся ли студенческие протесты насилием? Сколько жизней будет потеряно, если спасательные работы после стихийного бедствия не увенчаются успехом? Даже когда события не были жестокими и драматичными или были слишком слабо связаны с конкретным днем трансляции, они преподносились как часть истории о продолжающемся конфликте между политическими фракциями (Конгресс против президента, демократы против республиканцев), между старыми и новыми общественными нормами или между хорошими и плохими парнями. В советских же внутренних новостях такие фундаментальные элементы повседневной жизни, как неопределенность и конфликт, найти отражения не могли390.

Вторая особенность советских внутренних новостей – она-то и способствовала в наибольшей степени разрыву между зарубежными и отечественными новостными программами – заключалась в особом понимании того, как изображение образцовых людей на экране будет воздействовать на зрителя, – понимании, основанном на соцреалистической документальной традиции очерка, или портрета героя391. В начале 1960‐х годов и телевизионные «энтузиасты» из интеллигенции, и Центральный комитет понимали новый на тот момент медиум как место установления трансцендентных связей между зрителями и образцовыми социалистическими людьми. Расходились же они главным образом в том, кого должна снимать камера: представителей интеллигенции или колхозников и рабочих? Но в понимании и тех и других встреча с образцовым человеком на экране должна была приостановить время, поместить зрителя в интенсивное переживание узнавания, эмоциональной связи, даже восторга. Будучи своего рода праздником, такие «новости» не укладывались во временные рамки других видов «новостей» и поэтому, как правило, были намного длиннее простого сообщения из новостной ленты.

ПРАЗДНИЧНЫЕ НОВОСТИ ХРУЩЕВСКОЙ ЭПОХИ: «ЭСТАФЕТА НОВОСТЕЙ»

О том, какого рода новостные программы порождали эти идеи, можно судить по главной телепрограмме новостей хрущевской эпохи и непосредственному предшественнику «Времени» – «Эстафете новостей». Впервые вышедшая в эфир в декабре 1961 года «Эстафета новостей» сформировалась на определенном этапе холодной войны, в условиях, совершенно не похожих на те, которые семь лет спустя приведут к созданию программы «Время». Музыкальное сопровождение, написанное для передачи композитором Людмилой Лядовой на стихи поэта Бориса Дворного, связало новую программу с пиком советских технологий и надежд времен холодной войны – с возвращением Гагарина из космоса, которое транслировалось в прямом эфире на всю Европу (к огромной досаде американских правительственных чиновников, не успевших наладить прямое трансатлантическое вещание)392: «Люди пяти континентов, / К вам обращаемся мы: / Сделайте так, чтоб цвели на планете / Дружба, свобода и мир! / Над нашей планетой / Встает коммунизма заря / И звездной ракетой / Летит эстафета / Страны Октября!» Как и эта песня, «Эстафета новостей» имела праздничный, триумфальный характер: это был праздник советских