Шрифт:
Закладка:
Записка моя наделала много шума, я получил репутацию ненадежного человека «левого» направления, но тем не менее законом о штатах музея, прошедшим через Государственную думу и через Государственный совет, я был утвержден пожизненным архитектором музея и состою в этом звании и поныне.
В 1918 году, во время разрухи, в частности, перебоя с топливом, здание музея не отапливалось и значительно пострадало. Стекла на крышах были разбиты, снеготаялки не действовали, потолки во многих местах протекли, и даже многие из выставленных предметов скульптуры зимой были покрыты снегом и обледенели. Постепенный ремонт в последующие годы позволил устранить основные дефекты, чему особенно содействовал сотрудник музея египтолог доктор А. В. Живаго, которому я содействовал в получении стекол и других материалов. Более часто ко мне обращался директор Ильин, коммунист, который горячо принялся за приведение музея в порядок и за время своего короткого пребывания на этой должности успел многое сделать. При нем я нашел рабочие планы музея и книги подсчетов работ, которые я вел в течение десяти лет постройки музея.
Я уже говорил, что во время работ в музее я вел и другие постройки как заместитель Клейна и как самостоятельный строитель. Из построек, переданных Клейну, в которых я принимал наиболее деятельное участие, укажу на Клинику раковых болезней и рядом с ней общежитие студентов по Большой Царицынской улице на Девичьем поле; на общежитие студентов в Грузинах; на три ремесленных училища имени Шелапутина, из которых одно – слесарное – в Миуссах и два – портняжное и женское профессиональное – на Калужской улице, против Нескучного сада. А также на школу в Филях; на торговый дом «Мюр и Мерилиз» против Большого театра; на многие постройки на Пивоваренном трехгорном заводе в течение целых пяти лет; на переоборудование помещений и устройство сейфов в Купеческом банке на Ильинке и на ряд других более мелких работ. Вспоминаю одну интересную деталь при работах в Купеческом банке. В нижнем этаже для расширения помещений мы вынимали кирпичную капитальную стену и заменяли ее чугунными колоннами, которые должны были подпирать стену во втором и третьем этажах, где были расположены важные денежные кладовые и склады бухгалтерских книг и документов. В одно прекрасное утро мне с волнением заявили, что бронированные двери от кладовых не открываются, и банк не может начать свою работу. Я сразу понял, что при замене стены колоннами, несмотря на всю тщательность работы, могла произойти незначительная осадка, которая и зажала замок бронированной двери. Немедленно были изготовлены стальные клинья, подведены под подушки колонн, и достаточно было нескольких ударов кувалдой, чтобы замки опять стали хорошо действовать.
Из самостоятельных работ, кроме работ в военно-инженерном ведомстве, я вел постройку Патронного завода русско-бельгийского общества в Марьиной роще и постройку жилого четырехэтажного дома при Инженерном училище на Бахметьевской улице. В то же время я разрабатывал проект капсульного завода, который должен был строиться около Ростокино, но это не было разрешено земством ввиду опасности производства.
Директором Патронного завода был бельгиец Жетеман, который в первый раз приехал в Россию и своим большим ростом и крепким сложением производил впечатление очень здорового человека. Как-то приехал в Москву главный директор общества осматривать строящийся завод, и бельгийцы просили меня после осмотра свезти их в ресторан и накормить русским обедом. Я повез их в «Эрмитаж»[50] и заказал обед из стерляжьей ухи с расстегаями, царского студня из ершей, баранины с зеленью и гурьевской каши. Они были в восторге и с удовольствием пили полынную водку и квас, находя это чрезвычайно здоровым. Но их восторгу не было границ, когда после обеда я повез их на паре «голубков»[51], дело было зимой, к «Яру»[52] пить шампанское. Жетеман никак не мог понять, как в такое заведение, как «Яр», всех пускали даром, и был настолько «отравлен» прелестями этого учреждения, что зачастил туда ездить, познакомился с цыганами и через год от слабого сердца и больной печени оправдал пословицу «Что русскому здорово, то бельгийцу – смерть».
К постройке жилого дома меня пригласил директор Инженерного училища, где я с самого его основания читал лекции по обыкновенным дорогам, по сметам и технической отчетности. Я состоял преподавателем в училище в течение десяти лет и ушел в 1907 году, когда происходила реакция, вызванная 1905 годом, и директором был назначен инженер Тяпкин. Упоминаю о постройке жилого дома, чтобы сказать, какие были цены на строительстве. Жилой дом с паркетными полами, печным отоплением и хорошей отделкой квартир стоил примерно шесть рублей за кубический метр, то есть в пять раз менее стоимости в настоящее время.
За несколько месяцев до открытия Парижской всемирной выставки[53] в 1901 или 1902 году мы с Клейном поехали в Париж. Это было мое первое путешествие за границу. Мы остановились в гостинице «Лувуа» в номере, состоявшем из двух комнат и уборной с ванной и душем. За все это удовольствие мы платили четыре франка в сутки, а в ресторане при гостинице после хорошего обеда нам подавали в марте месяце свежую клубнику. Ежедневно мы посещали территорию выставки и осматривали производившиеся работы, среди которых наиболее интересными были железобетонные работы, организованные под руководством инженера Геннебика[54]. У меня до сих пор сохраняется путевой альбом, где рукой Геннебика сделаны схематические рисунки железобетонных конструкций, которые в то время только что начинали разрабатываться. Я помню, Геннебик особенно упирал на то, что все растягивающиеся усилия должны восприниматься железом и что бетон должен работать только на сжатие. «Бетон лопнет от одной мысли, что он должен работать на растяжение», – фигурально выражался Геннебик и для доказательства прикладывал поперек железобетонной колонны лист бумаги, создавая искусственную трещину
