Шрифт:
Закладка:
– Ах, не в этом дело, – прошептала госпожа Дюверье, – семья весьма почтенная… Но, признаться, я слегка побаиваюсь за моего брата Огюста, если учесть властный нрав матери невесты… Нужно все предусмотреть, не так ли?
– Вы правы, – отвечала мадам Жюзер, – женятся не только на дочери, часто вместе с ней женятся и на матери, и бывает крайне неприятно, когда эта последняя вмешивается в супружескую жизнь молодой пары.
В этот момент дверь распахнулась и из соседней комнаты выбежала Анжель с криком:
– Пряжка?.. В глубине левого ящика?.. Сейчас, сейчас!
Она пробежала по гостиной, схватила требуемое и снова нырнула в соседнюю комнату, оставив за собой, точно след, всплеск белой юбки, опоясанной широкой голубой лентой.
– По-моему, вы ошибаетесь, – продолжала мадам Дамбревиль, – мать счастлива, что сбыла с рук хотя бы одну дочь… Ее единственная страсть – эти приемы по вторникам. Кроме того, у нее все-таки остается еще одна жертва.
Но тут вошла Валери в огненно-красном, прямо-таки вызывающем наряде. Боясь опоздать, она слишком быстро взбежала по лестнице.
– Теофиль никак не соберется! – сказала она золовке. – Представьте: нынче утром я рассчитала Франсуазу, и теперь он нигде не может найти свой галстук… Я его оставила среди полного разгрома!
– Вопрос здоровья также очень важен, – продолжала мадам Дамбревиль.
– Несомненно! – подтвердила госпожа Дюверье. – Мы тайком проконсультировались с доктором Жюйера… Похоже, девушка отличается прекрасным сложением. Что же до матери, то она может похвастаться поистине богатырским здоровьем, и это нас слегка успокоило, – поверьте, нет ничего хуже болящих родственников, которые сваливаются вам на голову… Здоровые куда лучше!
– Особенно в том случае, – вкрадчиво сказала мадам Жюзер, – когда они ничего не должны оставлять детям.
Валери уселась, с трудом переводя дух, и, не будучи в курсе разговора, спросила:
– О ком это вы говорите?
Внезапно дверь соседней комнаты опять с грохотом растворилась, и оттуда донеслись крики:
– А я тебе говорю, что картонка осталась на столе!
– Неправда, я только что видела ее здесь!
– Ох, до чего же ты упряма!..
– Ну так пойди и посмотри сама!
Ортанс с осунувшимся, желтым лицом прошла через гостиную; она тоже была одета в белое платье с широким голубым поясом и выглядела в этом бледном, полупрозрачном муслине много старше своего возраста. Обнаружив картонку, она вернулась обратно в ярости; эту картонку с букетом новобрачной уже целых пять минут безуспешно разыскивали в разоренной квартире.
– Ну что тут поделаешь! – заключила мадам Дамбревиль. – Свадьбы никогда не проходят так, как хотелось бы… Самое разумное – обо всем договориться после, и как можно удачнее.
Наконец Анжель и Ортанс распахнули настежь двери, чтобы невеста не зацепилась вуалью за створки, и показалась Берта в белоснежном шелковом платье и белом цветочном уборе – в белом венке, с белым букетом, с белой гирляндой, обвивавшей подол и продолжавшейся на шлейфе, в виде мелких белых бутонов. Она прелестно выглядела в этом белоснежном обрамлении, со своим свежим личиком, золотистыми волосами, лукавыми глазами и невинными губками девушки, уже кое-что изведавшей в жизни.
– Ах, какая прелесть! – хором воскликнули дамы.
И все начали восторженно обнимать невесту. Жоссераны, оказавшись в отчаянном положении, не зная, где взять две тысячи франков на свадьбу, пятьсот – на свадебный наряд и тысячу пятьсот (свою долю расходов) на свадебный ужин и бал, были вынуждены послать Берту в лечебницу доктора Шассаня, к Сатюрнену, которому недавно скончавшаяся тетка оставила три тысячи франков, и Берта, заманив брата в фиакр, а там слегка успокоив, обнимала и целовала несчастного безумца до тех пор, пока на минутку не зашла вместе с ним к нотариусу, который знать не знал о состоянии бедняги и ожидал только его подписи, чтобы выдать деньги.
Шелковое платье и пышный цветочный убор невесты поразили всех присутствующих дам, которые оглядывали ее со всех сторон, восклицая:
– Великолепно!.. Ах, как изысканно!..
Сияющая госпожа Жоссеран щеголяла в тошнотворно-ярком лиловом наряде, который делал ее фигуру еще более громоздкой, уподобляя башне. Она распекала супруга, громко требовала, чтобы Ортанс подала ей шаль, запрещала Берте садиться, крича:
– Осторожней, ты сомнешь цветы!
– Да не волнуйтесь вы так, – спокойно сказала Клотильда. – У нас еще полно времени… Огюст придет сюда за нами.
Все ждали в гостиной, как вдруг туда ворвался Теофиль – без шляпы, одетый кое-как, в белом галстуке, сбившемся набок. Его лицо с жидкой бороденкой и гнилыми зубами было смертельно бледным, хилые руки и ноги дрожали от ярости.
– Что с тобой? – удивленно спросила его сестра.
– Что со мной… что со мной…
Но тут его одолел приступ кашля, и он захлебнулся, судорожно сплевывая в платок слюну, в бессильной ярости от невозможности излить свой гнев. Валери испуганно смотрела на мужа, инстинктивно догадываясь о причине его негодования. Наконец он погрозил ей кулаком, даже не заметив присутствия невесты и окружавших ее дам.
– Вот… я повсюду искал свой галстук… и нашел возле шкафа письмо! – выкрикнул он, злобно комкая в руке листок бумаги.
Его жена побледнела: она сразу поняла причину его ярости. Стремясь избежать публичного скандала, она бросила:
– Ну вот что – раз уж он так обезумел, мне лучше уйти, – и направилась в комнату, откуда только что вышла Берта.
– Оставь меня в покое! – крикнул Теофиль госпоже Дюверье, пытавшейся его утихомирить. – Я ее убить готов! На сей раз у меня есть доказательство, так что сомневаться не приходится, о нет!.. Теперь ей не выкрутиться, уж этого-то я знаю!..
Сестра властно схватила его за плечо и начала трясти, чтобы привести в чувство, повторяя:
– Замолчи! Ты что, не видишь, где находишься? Сейчас не время, слышишь?
Но Теофиль упрямо выкрикивал:
– Нет, как раз время!.. И мне плевать на других! Тем хуже, что так случилось именно сегодня! Пусть это послужит уроком всем остальным!
Но все-таки он снизил тон и бессильно рухнул на стул, едва не плача. В салоне наступила мертвая тишина. Мадам Дамбревиль и мадам Жюзер отошли подальше, делая вид, будто ничего не поняли. Госпожа Жоссеран, расстроенная этим скандалом, грозившим омрачить свадьбу, скрылась в соседней комнате, чтобы утешить Валери.
Что касается Берты, то она смотрела в зеркало, любуясь своим венком, и не сразу услышала шум скандала. Поэтому она начала вполголоса расспрашивать Ортанс. Девушки пошептались; старшая, сделав вид, будто расправляет фату сестры, указала ей взглядом на Теофиля и шепотом объяснила случившееся.
– Ах вот как! – равнодушно ответила младшая, с невинным видом и легкой усмешкой разглядывая беднягу-мужа; на ее личике под пышным белым венком не отразилось ни малейшего сочувствия.
Тем временем Клотильда тихонько расспрашивала брата. Госпожа Жоссеран вышла из соседней комнаты, пошепталась с ней и вернулась обратно. Это очень напоминало обмен верительными грамотами. Теофиль обвинял Октава, этого «приказчика», которому грозился прилюдно надавать пощечин в церкви, если тот посмеет туда явиться. Дело в том, что он видел его накануне у входа в церковь Святого Роха рядом со своей женой; сперва он усомнился, но теперь был твердо уверен, что узнал ее по фигуре, по походке. Обычно Валери отговаривалась тем, что обедала у друзей или ходила вместе с Камиллой в церковь Святого Роха, как прочие прихожане, чтобы исповедаться, оставляя там дочку под присмотром женщины, сдававшей стулья, вслед за чем ускользала вместе с «господином» через запасный выход в какой-нибудь мерзкий закуток, где никто и не подумал бы ее искать.
Услышав имя Октава, Валери усмехнулась:
– С этим субъектом? Да никогда в жизни! – И поклялась в этом госпоже Жоссеран, добавив: – Как, впрочем, и ни с кем другим, но с этим-то уж наверняка нет!
Последнее было правдой, и теперь она намеревалась пойти в наступление и сбить с толку мужа, доказав ему, что письмо написано не рукой Октава и что этот последний никак не мог быть пресловутым «господином» в церкви Святого Роха. Госпожа Жоссеран слушала ее, пронизывая опытным взглядом
