Показалось?

Он поднялся обратно и снова спустился вниз к двери, ведущей на улицу.

Никого…

Азаревич вышел на крыльцо и прислонился к стене.

Переулки были тихи и темны, и лишь мелкий снег, подсвеченный продирающейся сквозь тучи луной, торопливо засыпал город.

Теперь повсюду мерещатся тени… Может ли кто-то и вправду следить за гостиницей, за этими потухшими окнами?

Он прошел вперед, к углу дома, стоявшего напротив. Здесь в снегу были углубления, уже почти стертые метелью, будто тут кто-то стоял, прижавшись к самой стене.

Безлюдный проулок, продуваемый всеми ветрами, был мертв, и все же Азаревич никак не мог избавиться от беспокойства. Он с револьвером в руке обогнул дом и снова свернул за угол.

Вокруг все было пусто и голо. Только где-то впереди на площади горели солдатские костры, бросая багряные отсветы на фасады Дворянского собрания и театра. Следов больше не было: начинающаяся вьюга поглотила их вместе с сотнями других отпечатков ног, лап и копыт, оставленных тут за день всем городом.

Азаревичу ничего не оставалось, как вернуться. Он еще раз огляделся, поднял глаза на темные окна второго этажа гостиницы, потом похлопал по шее настороженно топорщившего уши коня и вскочил в седло.

Глава XVII

Утром Азаревич поднялся с постели с тяжелой головой. Вчерашний день казался теперь странным сном, не более.

Сегодня за офицерами не присылали, и день обещал быть спокойным, чем все и воспользовались. Келлер вернулся уже засветло, потому сейчас он раскатисто храпел, раскидав руки и ноги в стороны. Полутов тоже безмятежно почивал под своим толстым шерстяным одеялом – он всегда спал в такие дни до полудня, будто столичный повеса, копящий силы для балов и прочих увеселений. Федоров же сидел теперь за столом у пустой тарелки и початой бутылки вина. Он с печальным видом неторопливо острил перочинным ножом карандаш.

Азаревич умылся из кувшина, висевшего на прикрученной к балке цепи, вытерся и начал медленно одеваться. Спешить не хотелось: каждый наклон, каждый звук или произнесенное слово отдавались гулом в голове.

Келлер зашевелился на своей постели, зевнул, сел и потянулся. Потом он босиком прошлепал через комнату в рубашке и в подштанниках к столу и налил себе полный стакан воды.

– Доброе утро, Петр Александрович! Как вы вчера добрались обратно? – спросил он Азаревича, потирая себе висок холодным краем опорожненного стакана.

– Доброе утро! – отозвался Азаревич. – Не без приключений!

– Неужели?

– Через три четверти часа после того, как я вас оставил, на дороге в нескольких верстах от города я встретил в сугробе возок. В нем были кучер Порфирия Ивановича и Наталья Николаевна. Их лошадь попала в яму и сломала себе ногу. Пришлось отвезти девушку в город, а кучеру вызвать подмогу.

– Да вы просто настоящий рыцарь, спасающий прячущуюся от дракона прелестную беглянку!

– Ну не бросать же их замерзать на дороге…

– Да уж. А что с лошадью?

– Кучер пристрелил ее, как только мы отъехали от этого места. При барышне так поступать было бы неделикатно.

– Глупости, глупейшие сантименты, – Келлер налил себе второй стакан воды.

– А что же ваш визит к Мануйлову? – попробовал сменить тему Азаревич. – Ваш вид говорит о том, что прием удался.

– Постерегитесь, Петр Александрович, – раздался голос с постели Полутова, – вы ходите по тонкому льду!

Матвей Васильевич поднял голову, но потом снова с размаху уткнулся в мятую подушку. Затем он повернулся на бок, подложил ладонь под щеку и подмигнул Азаревичу:

– Не выведывайте у Антона Карловича подробностей. Позвольте, я вам расскажу: у Мануйлова было невыносимо скучно. Наталья Николаевна, как вы и сами знаете, упорхнула, оставив нас всех без своего блистательного общества. Это было до крайности обидно! Однако Антон Карлович не может жаловаться. Простите меня, Келлер, но вы тоже лишили этот вечер какого-либо изящества! Какую игру вы вели? Я бы поверил в это, если бы речь шла о ком-то другом, но это было совсем не в вашем духе. А я так рассчитывал хоть на какое-то внимание Екатерины Павловны… Но увы: вы в этом сумели обобрать меня подчистую.

Немец только фыркнул в ответ и выглянул в окно, за которым сияло солнце, освещая двор, засыпанный толстой пеленой пушистого снега.

Келлер налил в кувшин еще ледяной воды и с явным удовольствием умылся. Затем он натянул шаровары, набросил на плечи китель и подошел к столу.

Здесь под вышитым полотенцем стоял чугунок со вчерашней гречневой кашей и блюдо со ржаным караваем. Келлер достал ложку, взял свою миску, наполнил ее кашей, сел за стол напротив хмурого Федорова и принялся молча жевать.

Полутов тоже поднялся, но умываться не стал, да и на кашу посмотрел с плохо скрываемым отвращением.

– Беру свои слова назад, – наконец сказал он. – Я полагал, что вечер не удался, но там, по крайней мере, была райская еда. Да, вчера было премило! Екатерина Павловна была не в голосе: час ее уговаривали исполнить что-нибудь, но она не сдалась и петь отказалась, как ни упрашивали. Провела весь вечер в беседе с… нашим общим знакомым, – он хитро улыбнулся и покосился на Келлера.

Немец вперил в Полутова недобрый взор. Тот поспешно опустил глаза и смахнул пылинку с подоконника:

– Мануйлов пожелал услышать арию из будущей оперы, но Наталья Николаевна уехала еще до моего приезда в усадьбу, и я поспел лишь к моменту безуспешных уговоров Славиной Порфирием Ивановичем. Куда там! Она даже при всех потребовала от Келлера защитить ее от столь бесстыдных домогательств! Ну, тут и Порфирий Иванович отстал. Слава, знаете ли, у нашего Антона Карловича, что у берсерка! Пришлось антрепренеру изворачиваться. Загорецкий спел про свою «жизнь-игру» да потом с чувством выполненного долга напился в хлам. А пока мог говорить, поспорил с Любезниковым, что тот не только на сцене заробеет, но и в обычной обстановке не сумеет спеть ничего путного. И, вы представляете, проиграл! Васенька, конечно, смотрелся бледной девицей на выданье, чуть в обморок не рухнул, но потом все же совладал с собой, взял партию Славиной – старухи-графини – и спел! Представьте себе! Очень похоже спел, да-с! Правда, Екатерина Павловна тому не очень обрадовалась: напоказ взяла Келлера под руку и с ним удалилась прочь…

Азаревич сидел за столом, пережевывал безвкусную недосоленную кашу, закусывая толстой хлебной коркой, и думал:

«Как любопытно: Славина тоже пользуется покровительством господина Келлера? Так, может быть, их симпатия и не вчера случилась, а гораздо раньше?