убежал, соседушка! Если б был тут, я бы с удовольствием его прислала.

Бабка Киммат по коленям себя шлепает, кричит:

– Вот так оно! У одних детей еще нет, а у других детей уже нет… и смотрят друг на друга, любуются!

Побледнела Аймомо, в землю уставилась.

Злых людей эти Киммат не любят, сторонятся. Как злых увидят – прочь уходят! Если случится им со злыми одной дорожкой идти, как бабочки порхать начинают, медовым языком сладкие речи льют!

Злых людей эти бабки Киммат сторонятся, а к добрым липнут, не отвяжешься. Добрых едким словом все ущипнуть норовят, ядовитой речью подколоть.

Какое-такое у добрых-распредобрых людей достоинство? Какое-такое Божье благоволение на них? С чего вдруг Бог так возвеличил их?

От всего этого бабки эти и камня на камне не оставят!

Невинного виноватым сделают: «Грязный!» Умного дураком ославят: «Малость того…» Богобоязненного – бесчестным: «Дурной!»

Разговоры разговаривать они мастерицы. Лицо простодушным сделают, душа – нараспашку, и давай говорить. Послушать – так всей душой за вас болеют, в глазах само внимание. А уж какие бабки Киммат в разговоре находчивые!

Мукаддас дитя по подбородку пальцем гладит, ласкает:

– Чу-чу-чу, мой сахарный, мой медовый, чу-чу-чу! На подбородке впадинка – чу-чу-чу, сладенька! Вон, на тетю посмотри, тете улыбнись! Улыбнись, улыбнись! Скажи: «Тетя, вы невесту мне еще не нашли?»

Отвечает Махичехра с обидой в голосе:

– И не буду я тебе невесту искать, раз мне не улыбаешься! Смотрит на меня, как бука, снег с лица летит!

– Ну и не ищи, тетя, нам невесту. Еще ему этими невестами успеют голову заморочить, еще в два счета окрутят…

Снова бабка Киммат по коленкам своим шлепает:

– Вот так оно ведь и будет, а, Аймомо? Так ведь и будет!

Аймомо слова ее точно и не слышит. Молча со своего места поднялась, к женщинам пошла.

Не добилась бабка Киммат желаемого. Цели своей разговором не достигла. Или почти не достигла.

Что ж теперь, бабка Киммат тихонько уйдет? Не уйдет, и не тихонько. А если уйдет просто так, то изведется вся, заболеет. Не есть, не пить не сможет. В траур облачится.

Аймомо от греха подальше отошла – правильно сделала.

Отошла-то отошла, да недалеко.

Бабка Киммат еще своего добьется, еще себя потешит…

26

– Эй, народ, на холмы, на взгорья скорей восходите, в оба глядите!

К чему это народ на холмы созывают?

27

Жил, сказывают, один Бык. И не было никогда среди быков ему подобного.

Бык тот священным Быком был.

Сотворен был, сказывают, из небесного сияния.

Рога его не обыкновенными, не костяными были. Рога его – чистое золото! И копыта у священного Быка не такими были, как у прочих быков. Копыта его из серебра были!

Сам по себе, сказывают, священный Бык не ходил, в арбу впряжен был. А в арбе его месяц светлый разъезжал!

Не знал священный Бык людского племени, прятался от чужих глаз. Увидеть его было затруднительно.

Где его можно было увидеть? Только на небе. В вышине или на краю небес. Какое чудо лицезрение священного Быка производило? Кто из людей хоть раз его видел, у того какое было заветное желание – сбывалось, какая цель была – легко достигал.

Потому священный Бык просто так себя не показывал. А если случалось ему на глаза кому-то попасться, прочь бежал, ревел!

Один раз священный Бык заревет – год неурожайным будет. Посевы-посадки благодать покинет, голод-нужда придет.

А если, даст бог, дважды проревет, год урожайным будет, плодовитым. Сытость будет и изобилие…

28

Вот чтобы взглянуть на этого священного Быка, народ на холмы, на взгорья восходит, гулянье устраивает.

На холмах, на взгорьях высоко, до небосклона рукой подать, все небо как на ладони!

29

Женщины повеселились-позабавились, да и устали скоро.

Время такое, костного жира мало![66]

Тут одна женщина, силачка Хурсандой, в середину кружка встала. Стала женщин одну за другой в танец вовлекать. Кто уйти пытался, тех под мышки хватала и в кружок возвращала. Кого в кружок вернет, с той давай плясать. Устала та, не устала, про то и знать не хочет. Такая вот заводила!

Та Хурсандой в три года отца лишилась. Мать за другого вышла. Рука у отчима тяжелая была, сиротку трудную работу делать заставлял. Вот и выросла она по-мужски сильной.

Бабка Киммат думала-думала, чтобы такое сказать, да и сказанула:

– Нет, только посмотрите на эту фигуру… Точно от двух мужиков родилась…

У Хурсандой настроение мигом испортилось. Все веселье, вся игривость погасли. Глаза на бабку Киммат вылупила, но ничего не сказала.

Хоть в пляске, хоть в игре слово – не воробей!

Да и грех в Навруз ссоры затевать.

Навруз весело пройдет – и год весело пройдет!

Земля и небо щедрыми будут! Небо дождь от души прольет! Земля обильный урожай родит! До следующего Навруза народ в радости-веселье будет, в довольстве-достатке!

Поглядела-поглядела Хурсандой, приметила среди женщин Аймомо, уныло сидящую. Вывела ее в середину круга.

Аймомо назад пятится:

– Я танцев никаких не знаю…

– А мы, что ли, танцы знаем? – говорит Хурсандой. – Видела, как ансамбль «Бахор» танцует?..

Аймомо края платка на плечи набросила, пальцы к губам поднесла, в пляс пустилась. Жеманится, пальцами прищелкивает. Не танец, а загляденье!

Весь кружок в восторг пришел.

– Киштала-киш, киштала-киш, киштала-киш! – в ладоши прихлопывают.

Глядела бабка Киммат на то, как Аймомо пляшет, глядела, головой покачала:

– Такая красавица, какие бы у нее детки красивыми могли бы быть!

– Не говорите так, а! – одна из женщин говорит.

– Да я сочувствую ей, бабушка Сара, это я от сочувствия! Добра ей, милой моей, желая!

– Добра не добра, а лучше помолчите!

Бабка Киммат тут же по-другому заговорила, захихикала:

– Да это я в шутку, бабушка Сара, в шутку говорила! Шуток не понимаете, что ли?

А потом вдруг и прослезилась:

– Ой, не могу… Уж если бог всяким кошкам-вошкам потомство дает, то, может, и ей, бедненькой, даст!

Точно земля под Аймомо раскрылась… Руки, над головой в танце воздетые, медленно-медленно опустились. Лицо ладонями закрыла, из кружка вон бросилась.

Ядом Навруз наполнился! Высох источник Навруза!

А народ на холмах, на взгорьях все на небосклон пялится. А там темные тучи клубятся. Кипят-бурлят тучи, разливаются, расплываются.

– Вон, вон, идет! – закричал народ.

Сам ли это священный Бык приближается? Колеса ли арбы его на небосвод въезжают?

Почернел, загремел горизонт. Почернел, загрохотал.

– Пришел, пришел! – закричал народ.

Арба священного Быка так гремит? Арба ли священного Быка с таким грохотом приближается?

Блеснуло на горизонте, сверкнуло в темных тучах.

Или это