возможности, но предполагалось, что медсанбат уже развёрнут полностью и, очевидно, работает. Выйдя утром из своих тёмных, пропахших керосином, покрытых копотью от «летучих мышей» и забрызганных кровью палаток на свет, каково же было их удивление, когда оказалось, что все грузы по-прежнему лежат на машинах, а большая часть госпитальной роты мирно почивает около них.

Долго удивляться им не пришлось. Не успел Алёшкин выкурить папиросу, как на поляну въехало на этот раз уже четыре машины. К ним устремились санитары-носильщики, которыми теперь деятельно руководил Сангородский, и через несколько минут работа в обеих палатках закипела снова. Скольких он прооперировал, какие это были раненые, кто из них остался жив, Борис Алёшкин, конечно, не сумел бы сказать. Их укладывали на стол, он делал нужные операции, их перевязывали, уносили и сейчас же доставляли новых. Впоследствии он вспоминал: там были пневмотораксы, ампутации верхних и нижних конечностей, был даже раненый, у которого отсутствовала чуть ли не половина черепной коробки, и мозг, прикрытый марлей, пульсировал под неповреждённой, каким-то чудом, мозговой оболочкой. Много попадалось раненых с развороченной передней брюшной стенкой и выпавшими внутренностями. Вообще, это было какое-то море людского страдания, какой-то страшный кошмар увечий и разрушений человеческого тела. Вряд ли Борис поверил бы кому-нибудь, если бы ему сказали, что такое может происходить, но он это видел собственными глазами.

Так длился весь следующий день. Правда, теперь почти все раненые прибывали с повязками и карточками передового района, они уже побывали в ППМ. В течение этого страшного дня Борис, как и другие врачи, выходил из палатки только покурить или справить естественную нужду. Ели они тут же, за простынёй, отгораживавшей входную часть палатки от остальной её части, в перерывах между ранеными. Также было и с медсёстрами.

К вечеру Розалия Самойловна не выдержала и свалилась от изнеможения. По настойчивому требованию Сангородского вместо неё к столу встал доктор Бегинсон из госпитальной роты, ещё раньше вынуждены были заменить падавших с ног Симоняка и Криворучко, а раненые всё прибывали. Как удалось узнать от них, дивизия вместе с другими частями, главным образом пограничниками пятого отряда, занимавшими этот участок фронта ранее, под сильным огнём противника медленно отступает, не находя нужного рубежа для закрепления. Беда была в том, что каким-то образом штаб дивизии очутился чуть ли не впереди полков, и только часть его сумела передислоцироваться на новый командный пункт и руководить боем, пока не нашли даже командира дивизии.

Слушая все эти неутешительные новости, большинство врачей медсанбата, в том числе и Алёшкин, считали, что раненые преувеличивают, и на самом деле всё обстоит не так уж плохо. К сожалению, потом выяснилось, что масштаб поражения, которое потерпела дивизия, даже преуменьшали.

Прошёл день, прошла и ещё ночь, положение не изменилось. Сдала и вынуждена была уйти из палатки Тая. Дуркова прогнал сам Борис, чтобы тот поспал, хотя бы три-четыре часа, и заменил его. Больше надеяться было не на кого.

Начался новый день, Алёшкин работал из последних сил, уже механически, почти не сознавая, что делает. Уже дважды сёстры сменили друг друга, уже, отдохнув несколько часов, вышли Крумм и Тая, а он всё не уходил. Как назло, только он собирался уйти, как появлялся новый, ещё более тяжёлый раненый, и Борис был вынужден браться за него.

День подошёл к концу, и Сангородский с двумя санитарами подхватили падавшего Алёшкина. Выйдя из палатки, чтобы закурить, он вдруг пошатнулся и начал терять равновесие. Лев Давыдович увёл его под навес, уложил на ветки, и тот моментально заснул. В этот раз, если не считать кратковременных перерывов на перекур и приём пищи, длившихся несколько минут, то Борис проработал в операционной более 48 часов подряд, конечно, потерял много сил. Но молодость и крепкое здоровье быстро взяли своё и, проспав около шести часов, он был готов вновь идти к операционному столу, однако делать этого не пришлось.

После возвращения Бориса в операционную в медсанбат приехал начсандив. Картина, которую он застал, удивила и испугала его. На краю большой поляны стояли две палатки, в них кипела работа. Около палаток прямо на земле или на поставленных на землю носилках лежали и сидели десятки раненых, ожидавших своей очереди на перевязку или операцию, вокруг них суетились две сестры, стараясь напоить их чаем, а кое-кого и накормить. Между ними ходил командир медроты Сангородский, указывавший санитарам, кого и куда вести или нести. Вся остальная часть поляны, опушка леса, а также растянутые невдалеке брезентовые навесы были заняты лежачими и ходячими, уже обработанными ранеными, ожидавшими эвакуации. Их было намного более пяти сотен человек. В отдалении, на краю поляны одиноко стояла санитарная машина. Когда начсандив спросил у Льва Давыдовича, где командир медсанбата, тот молча указал на эту машину.

Как впоследствии узнал Алёшкин, с начала работы медсанбата ни командир, ни комиссар из своей машины носу не показывали, и тяжесть организации медицинского обслуживания всё увеличивавшегося количества раненых пала на командира медроты Сангородского и политрука батальона Клименко. Госпитальная рота, как и другие подразделения, находилась в свёрнутом состоянии, ожидая приказа командира медсанбата и начсандива. Лишь личный состав этих подразделений — врач Прокофьева и другие, многие медсёстры и санитары — добровольно, а частью по просьбам Сангородского и Клименко, подменяли валившихся с ног от усталости врачей и сестёр медицинской роты.

Как выяснилось, 65-я стрелковая дивизия, вступившая в бой прямо «с колёс», хотя сразу и не смогла задержать продвижение финнов, однако, объединившись с частями, стоявшими здесь и, прежде всего, с пограничным отрядом, в конце концов, на одном из довольно удачных по положению рубежей сумела закрепиться. Дивизия понесла серьёзные потери, но к этому времени уже сдерживала численно превосходящего противника, наступательные ресурсы которого, видимо, тоже иссякли.

Новый оборонительный рубеж дивизии проходил всего в трёх-четырёх километрах от того места, где стоял медсанбат, который начсандив собирался передислоцировать на новое место, глубже в тыл. С этим он и приехал. Не получая никаких сведений от командира медсанбата и зная по сообщениям от ППМ полков, что медсанбат раненых принимает безотказно, Исаченко мысленно похвалил Краснопеева за разумную инициативу и, следуя к нему, беспокоился лишь о том, как быстро тот сумеет передислоцироваться. Но, оказавшись на месте, комдив не ожидал увидеть такого. С одной стороны, то, что медсанбат не был полноценно развёрнут, было всем на руку: его удастся быстро передислоцировать на новое место. Но с другой, бездеятельность командования медсанбата, полный хаос в приёме и эвакуации раненых просто испугали его.