Шрифт:
Закладка:
За прямоугольными воротами со стрельчатой аркой вьется дорожка из гравия, а острые вершины кипарисов пронзают небо, залитое румянцем рассвета. Пучки полевых цветов у дороги склоняют голубые, красные и желтые головы.
Лукреция делает шаг, потом другой. Поспешно косится через плечо. Никто ее не остановит? Не затащит обратно, не захлопнет двери?
Она мешкает на пороге, глядя на высокую стену деревьев. И выходит.
Вчерашний ветер снова здесь, но ей не хочется думать о прошлой ночи и о случившемся — нет, только не в такое славное утро! И потом, ветер переменился, съежился, притих — вспомнил хорошие манеры. Он низко стелется по земле, как ползущий зверь, он шевелит каемку цветов у тропы, шелестит нижними ветками кустов, играет платком Лукреции, кончиками ее волос.
Лукреция отходит от виллы, ускоряет шаг — надо же, как просто! Она прошла испытание, которого страшилась больше всего на свете. Она думала, будет ужасно, невыносимо — и, по правде говоря, не ошиблась, — а все-таки выдержала и гуляет под солнышком за воротами виллы. Она выполнила свой долг, не подвела семью. Жаль только, не спросила маму или Софию, сколько раз ей придется это делать. Может, одного раза хватает надолго?..
Бескрайнее небо простирается над вершинами кипарисов до самых Апеннинских хребтов, виднеющихся где-то в далекой лилово-серой дымке. Небосвод меняет оттенки: розовый восход постепенно алеет и горит оранжевым.
«Вот оно», — думает Лукреция. — Вот оно». Кипарисы, похожие на огромные перевернутые кисти художника, низкий покорный ветер, зубчатая линия гор, нарисованная углем на горизонте, приглушенные голоса слуг за спиной, открытые двери виллы, звон колокольчиков на шее скота, нескончаемые вереницы фруктовых деревьев — а когда отходишь подальше, они растут уже двойными рядами. Вот что ей нужно! Красота насыщает ее, как дождь иссохшую землю. Ради этого она выдержит еще один раз, все стерпит. Согласится на обмен.
Где-то сбоку раздается треск, потом шорох. Лукреция оборачивается. К счастью, это не голодный хищник. Из густых деревьев появляется силуэт. На мгновение Лукреции чудится кентавр — получеловек-полуконь, посланец мифических сил. Она отшатывается, запахнув платок.
Затем появляется всадник на взнузданном коне. И не кентавр вовсе, а охотник: отправился выслеживать добычу ранним утром, вооружившись луком, ножом и дубиной.
По ярким волосам под охотничьей шляпой она узнает Леонелло, друга и consigliere Альфонсо. Поперек седла свешиваются три заячьи тушки: глаза зверьков навек закрыты, передние лапки беззащитно болтаются.
Он останавливает коня и рассматривает Лукрецию сверху вниз. Взгляд у Леонелло неприветливый, Лукреции так и хочется спросить: «Почему я тебе не нравлюсь, чем ты недоволен?» Он невзлюбил ее с первой минуты, безотчетно; Лукреция и раньше сталкивалась с подобным и никак не могла взять в толк, почему люди вдруг начинают ее ненавидеть. Она ничем не оправдала такой враждебности, и боль обиды хоть и не слишком серьезна, но упрямо жжет, как укус крапивы.
Конечно, вслух Лукреция ничего не произносит. Только поднимает голову, приветствует Леонелло взглядом, как учили (мать-испанка гордилась бы ее невозмутимой смелостью!), и желает советнику мужа хорошего дня.
Тот отвечает кивком; конь под ним переступает с копыта на копыто. Бока животного раздуваются, влажно блестят.
— И вам доброго дня, — цедит Леонелло, едва шевеля губами. — Герцогиня, — добавляет он нарочито.
Его заминка, пусть и небольшая, отнюдь не случайна. И он, и Лукреция это понимают. Вокруг этого слова, титула — пустое пространство, в нем роятся недоговорки и скрытые намерения.
Лукреция знает, как поступить. Старшие братья и сестры постоянно обижали ее, одергивали, не принимали в свои игры, обзывали и дразнили… Конечно, она кое-чему научилась! Ей не впервой подобное отношение. Она умеет уклоняться от невидимых ударов.
— Как вы, дорогой кузен? — спрашивает она вполголоса. Захочет услышать — наклонится. — Вижу, охота удалась.
Как он воспримет слово «кузен»? Так непринужденно могут обращаться только родственники, и потом, Лукреция подчеркивает, что брак с Альфонсо состоялся вопреки советам и пожеланиям Леонелло. О да, в этом Лукреция немного смыслит. Скорее всего, у Леонелло есть сестра или другая родственница, и брак с Альфонсо помог бы ей достичь высокого положения. А может, Леонелло предлагал союз с иностранной принцессой или герцогиней из другого региона, а Альфонсо пренебрег советом друга и выбрал Лукрецию. Или дело в неприязни к дому Козимо и его влиятельности. Кто знает? Лукреция не станет спрашивать и никому не станет жаловаться на Леонелло, особенно Альфонсо. Равнодушие — худшее наказание.
Леонелло, не слезая с коня, неспешно отвечает:
— Весьма. — Он поправляет веревку, которой зайцы привязаны к седлу, и зверьки шевелятся, на миг пробуждаются к жизни. — Вам хорошо спалось?
Внешняя невозмутимость подводит Лукрецию, ее щеки краснеют. Конечно, ему все известно; он прекрасно понимает, что случилось прошлой ночью. Однако Лукреция твердо выдерживает его взгляд, с дерзким спокойствием смотрит в золотисто-карие глаза.
— Хорошо, благодарю. Здесь так тихо.
— Вас не побеспокоил… ветер?
— Ничуть. — Лукреция одаривает собеседника приятной светской улыбкой, позаимствованной у матери. — Вижу, мы оба ранние пташки. — Помолчав, она столь же подчеркнуто, как он когда-то, добавляет: — Кузен.
На его лице мелькает удивление: неужто Лукреция парирует? И тут ее осеняет: она ошиблась, Леонелло не прочил другую девушку Альфонсо в невесты. Леонелло просто не нравится, что в строгой иерархии двора кто-то занял место между ним и братом; ему приятно оставаться единственным приближенным нового герцога. Он по натуре собственник и ни с кем не хочет делиться, даже с молодой супругой Альфонсо. Смешно! Такая ребяческая обида, такая мнительность!
Леонелло вынимает ноги из стремян и сходит на землю.
— Позвольте проводить вас до виллы. Опасно ходить здесь одной.
— Поверьте, нет причин для…
— Альфонсо будет недоволен.
— Он же…
— Для Альфонсо вы — приобретение весьма ценное, сами понимаете. Возможно, и самое ценное, учитывая обстановку при дворе.
Леонелло называет ее дорогой вещью шутливо, будто припоминает давнюю дружескую остроту, но его тон Лукрецию ничуть не обманывает: каждый слог Леонелло неслучаен, он хочет ее смутить, отнять душевное спокойствие.
— О чем вы? Какая обстановка?
Леонелло усмехается, хлопая поводьями по кожаным перчаткам.
— А вы не знаете?
— Я едва…
— Альфонсо вам не рассказал? Речь, разумеется, о его матери. Она открыто нарушает требования Альфонсо, водит дружбу с протестантами прямо у него под носом. Эдикт Папы Римского предписывает ей вернуться во Францию. А теперь она хочет забрать с собой сестер Альфонсо.
— Папа? — с ужасом повторяет Лукреция. — Приказал ее изгнать?
— Да. Я полагал, вы знаете.
— И Альфонсо… противится его воле?
— Не совсем
