Мередит в итоге все-таки попала на телевидение – сейчас она играет главную роль в каком-то сериале про юристов, снятом по мотивам трилогии о Генрихе VI. В тюрьме его многие смотрели, не из-за шекспировского первоисточника, но из-за того, что она в сериале массу времени валяется в облегающих пеньюарчиках, которые подчеркивают ее фигуру. Она приезжала меня навестить – всего однажды, – и, когда распространились слухи, что у меня с ней вроде как был роман, меня небывало зауважали другие заключенные. Если на меня наседали, требуя подробностей, я рассказывал только то, что можно было найти в интернете, или и без того очевидное: что рыжая она от природы, что у нее на бедре маленькая родинка, что в сексе она раскованная. О правде более сокровенной я помалкивал: что секс у нас был настолько же нежный, насколько и необузданный; что, несмотря на привычку сквернословить, единственное, что она произносила в постели, – это «о боже, Оливер» мне на ухо; что мы, наверное, даже любили друг друга пару минут.

Колборну я сообщаю только самое обыденное.

– Знаешь, она приходила ко мне как-то вечером, – говорит он, упираясь пятками в песок. – Звонила в дверь, пока мы не проснулись, а когда я открыл, стояла на пороге в этом нелепом платье, сверкавшем, как рождественская елка. – Он почти смеется. – Я думал, мне это снится. Ввалилась в дом, сказала, что ей нужно со мной поговорить, что ждать не может, она с вечеринки и только сейчас вы ее не хватитесь.

– Это когда?

– На той неделе, когда мы тебя задержали. В пятницу, по-моему.

– Так вот она куда уходила. – Он бросает на меня взгляд, я пожимаю плечами. – Я ее хватился.

Мы погружаемся в тишину – или почти в тишину, насколько получается с птичьим гомоном вдалеке, с шорохом ветра в сосновых иглах, с едва заметным шелестом волн, лижущих берег. История изменилась; мы оба это ощущаем. Все происходит так же, как десять лет назад: мы находим Ричарда в воде и знаем, что прежней жизнь уже не будет.

Сцена 1

Ричард потянулся к нам и сдернул мир с орбиты. Все накренилось, рванулось вперед. Едва произнеся эти три слова: «Он еще жив!» – Джеймс помчался со всех ног к краю мостков.

– Ричард! – прохрипела Рен, звук вышел невольный и неотменимый, словно кашель.

Ее брат судорожно бился в воде, кровь яркими алыми пузырями выступала на его губах, одна рука, протянутая к нам, хватала воздух.

– Джеймс! – прорезал сумрак голос Александра, резкий и отчаянный. – Оливер, держи его!

Я, споткнувшись, сорвался с места, замолотил ногами по мокрым доскам, охваченный необъяснимым страхом, что Джеймс бросится в воду и позволит Ричарду утянуть себя на дно.

– Джеймс! – Мои пальцы скользнули по спине его куртки, схватив пустоту. – Стой!

Я еще раз наудачу махнул рукой и неуклюже ухватил его поперек живота. Он потерял равновесие, качнулся вперед, удивленно вскрикнул. На одно жуткое мгновение вода рванулась нам навстречу, но, как раз когда я ахнул, готовясь упасть в озеро, Джеймс грудью врезался в мостки, а я свалился на него сверху. Меня пронзило воющей болью, но я не ослабил хватку, надеясь, что моего веса хватит, чтобы удержать Джеймса.

Рен попыталась снова позвать, но закашлялась и осеклась.

– Он нас слышит? – спросил Александр. – Господи, он вообще может нас слышать?

Моя голова свисала над краем мостков, между висками стучало, глаза были широко открыты. Ричард, до которого я почти мог дотянуться, булькал сквозь густую кровяную слизь во рту. Конечности его были вывернуты и согнуты, как сломанные птичьи крылья – птенца слишком рано вытолкнули из гнезда, он не был готов полететь. В памяти у меня заворочался «Гамлет». «Есть особый промысел божий, – говорит он, – в гибели воробья»[46].

– Он не умер! – извивался подо мной Джеймс. – Он не умер, слезь с меня!

– Нет! – резко выкрикнул Александр. – Подожди…

Раздался голос Филиппы, ближе, чем Александра:

– Оливер! – Я почувствовал на плечах ее руки, она оттаскивала меня от края. – Вставай, – сказала она, – уведи его отсюда…

– Джеймс, идем!

Я потянул его назад, рывком поставил на ноги. Он слегка напрягся у меня в руках, и я на мгновение испугался, что переломал ему ребра. У нас за спиной подвывала, стоя на коленях, Рен, а Мередит съежилась рядом с ней, бледная до синевы – на лице у нее отражалась скорее ярость, чем ужас.

– Пусти меня! – сказал Джеймс, вяло пытаясь меня оттолкнуть. – Пусти…

– Нет, если ты собираешься выкинуть что-то безумное, – сказал Александр. – Просто погоди минутку…

– Нельзя ждать, он умирает!..

– И что мы сделаем, прыгнем в воду и спасем его? Вся королевская конница и вся королевская рать? Заткнись и подумай, включи мозги на минутку, твою мать!

– О чем подумать? – спросил я, все еще удерживая Джеймса, но не очень понимая, почему это делаю.

– Как так вообще вышло? – спросил Александр, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Ну, он упал, – тут же отозвалась Филиппа. – Наверное.

– Просто упал? – спросил я. – Пип, ты на лицо его посмотри.

– Значит, разбил голову обо что-то, – сказала Мередит. – После того, сколько он выпил, тебя это удивляет?

– Господи, Ричард, – повторила Рен, но теперь она говорила негодующе, сердито вытирая глаза. – Ричард, идиот ты…

– Эй! Прекрати. – Александр подхватил ее и поставил на ноги. – Не оплакивай его, он сам, мудак, виноват.

– Вы все с ума посходили? – спросил Джеймс, переводя взгляд с одного из них на другого. Он перестал брыкаться, и я забыл, что держу его. – Мы должны ему помочь!

– Должны? – Александр резко развернулся и порывисто шагнул к нам. – То есть прям должны, на самом деле?

– Александр, он еще жив.

– Да, именно.

– Что? – произнес я, но ни один из них меня, похоже, не услышал.

– Нельзя просто стоять и спорить, как это произошло, надо что-то делать, – начал Джеймс, но Александр его перебил:

– Слушай, я знаю, у тебя патологическая потребность играть героя, но вот сейчас остановись и спроси себя, будет ли так лучше для всех.

Я в ужасе уставился на него.

– Что ты такое говоришь? – спросил Джеймс слабым голосом, как будто уже знал ответ.

Александр стоял, прижав длинные руки к бокам, его так и подбрасывало от какой-то бешеной потенциальной энергии. Потом глянул через плечо на воду. Ричард перестал биться и лежал пугающе неподвижно, будто притворялся мертвым. Вода теперь была гладкой и темной, как бархат, если не считать легкого трепетания выдыхаемого пара,