— Со мной всё нормально, — ответил я. — Как ты сам? Я только сейчас включил телефон, увидел кучу звонков от тебя, но не стал так рано перезванивать.

— Со мной тоже вроде нормально, — сказал Глеб. — Но могло бы и получше быть.

— Мне очень жаль, что всё так получилось с твоим дедом. Я до сих пор не могу толком это в голове разложить и принять, но надо жить дальше.

— Надо, — согласился Глеб. — Собственно поэтому я тебе и звонил. Нам бы с тобой встретиться, поговорить не по телефону. Это очень важно.

— Что-то случилось?

— При встрече расскажу.

Я сразу же вспомнил про один пропущенный звонок от Ани и заволновался. Очень хотелось спросить, не случилось ли чего с ней, но делать этого не стоило. Не хотелось объяснять Глебу, почему я так интересуюсь судьбой его несостоявшейся жены.

— Я сегодня не смогу, вот прямо сейчас покидаю Новгород, — сказал я. — Но вернусь буквально на днях, и мы встретимся. Обязательно.

— Очень надеюсь, что это произойдёт в ближайшие дни, — как-то совсем грустно произнёс Глеб, видимо, решив, что я не собираюсь с ним встречаться и просто обещаю, чтобы он отстал.

Мы распрощались, я сбросил звонок и сразу же набрал Аню. Конечно же, её номер оказался недоступен. Возможно, она всего лишь выключила телефон на ночь, но тревожных мыслей у меня в голове прибавилось. Я выключил телефон и положил его в карман, чтобы зарядить у бабушки, и принялся устанавливать портал.

Суд бабушка назначила на десять утра. К девяти тридцати приехали семь представителей рода Гагариных: уже знакомый мне Василий Ильич и с ним ещё четыре эльфа и две эльфийки. Одна из них однозначно была вдовой Фёдора Ильича — очень уж у неё был несчастный вид. Меня тут же им представили.

Почти сразу после Гагариных прибыл мой дедушка с маминой стороны — князь Николай Георгиевич Волошин. Один. Меня его прибытие очень удивило, мой второй дед вообще редко выбирался из своего имения, но в этот раз, видимо, решил, что без него Волошины не обойдутся. А может, просто захотел поддержать дочь.

Как только мы все собрались, нас пригласили в большой зал, расположенный в дальнем флигеле замка. В этом зале я ни разу ещё не был; он был холодный и очень мрачный — самое то для суда. И я подумал, что в бабушкином доме найдётся помещение для любой цели.

Чуть ли не по центру зала стояло массивное кресло, напоминающее трон. В нём сидела княгиня Белозерская. Напротив неё в два ряда стояли двадцать кресел. Они явно были принесены в этот зал по случаю, так как, в отличие от мрачноватого трона, совершенно не подходили к интерьеру. Но зато были мягкие и удобные. Мы расселись в эти кресла: я, мама, Андрей, дядя Володя с супругой, дед, Гагарины. Машу и дочерей дяди Володи в силу возраста решили не звать, хоть они и находились в замке.

Ровно в десять часов Ристо привёл под конвоем Жилинского и Уварова. Жилинский смотрел на нас с неприязнью, а Уваров был напуган. На подсудимых были подавители магии, поэтому защиту они себе никакую поставить не могли, и я по полной программе ощущал исходящие от них эмоции: неприязнь от Жилинского и страх от Уварова.

Убийц отца завели на небольшой подиум, что выстроили слева от трона бабушки, скорее всего, тоже специально для суда. На этом подиуме стояли два стула. Охрана подвела подсудимых к этим стульям, но сесть не разрешила. Бабушка тем временем поднялась со своего трона; мы, сидящие в зале, тоже встали.

— Я, княгиня Белозерская Екатерина Александровна, временно исполняющая обязанности главы рода Седовых-Белозерских, от имени своего рода, а также рода Гагариных и рода Волошиных, доверивших мне право судить за них, начинаю суд трёх родов в отношении графа Жилинского, Дениса Гордеевича и графа Уварова, Антона Тимофеевича, которые обвиняются в убийстве князя Седова-Белозерского и князя Гагарина и в похищении княгини Седовой-Белозерской, в девичестве Волошиной, и двух её несовершеннолетних детей и лишении их свободы, — мрачно, громко и неторопливо произнесла бабушка.

Одета княгиня Белозерская была в чёрный костюм — жакет и юбку, и она очень походила в этой одежде на настоящую судью. Бабушка присела, мы последовали её примеру, а охрана разрешила сесть подсудимым.

— Наш суд трёх родов не будет рассматривать политическую и общественную деятельность графа Жилинского и графа Уварова и оценивать вред, нанесённый ими Санкт-Петербургу и эльфийскому обществу; этот вред велик, но судить за такое не в нашей компетенции. Мы рассматриваем лишь преступления Жилинского и Уварова против Седовых-Белозерских, Гагариных и Волошиных.

— Этот суд вне закона! — неожиданно заявил Уваров. — Его решения не будут иметь никакой силы!

— На территории моего имения будут, — совершенно спокойно сказала бабушка. — И мне этого достаточно.

— Это самосуд! Это незаконно! — не успокаивался Уваров.

— О каких законах Вы говорите? — поинтересовалась бабушка. — Законы Российской Федерации вы сами отменили, других не приняли. Мне вот по вашей милости приходится теперь из-за этого суд рода проводить. Хорошо, что есть свод правил, его регламентирующих.

— Им тысяча лет уже, а то и больше! Они устарели! — стоял на своём Уваров, не желая, чтобы его судили таким образом.

— Больше тысячи, да, — согласилась бабушка и с откровенной издёвкой добавила: — Я называю это «проверено временем».

Пока Уваров возмущался, Жилинский равнодушно смотрел в сторону ближайшего к нему окна. Убийца отца явно понимал, чем в итоге закончится этот суд и, в отличие от товарища по эльфийскому ордену, он не хотел доставлять нам удовольствие, показывая свой страх или панику.

Бабушка не спеша напомнила Жилинскому и Уварову обо всех их преступлениях, о подтверждающий убийство отца и князя Гагарина видеозаписи, предложила не тратить время на доказательства и сразу спросила подсудимых, признают ли они свою вину. Первым ответил Жилинский:

— Я признаю, что убил Николая Константиновича и Фёдора Ильича и организовал похищение Ольги Николаевны с детьми, — Давайте уже закончим это судилище.

Бабушка проигнорировала слова про судилище и спросила:

— Граф Жилинский, Вам есть что сказать в своё оправдание?

— Мне не в чем оправдываться, — ответил Жилинский.

— Даже так? — удивилась бабушка.

— Да. Всё, что я делал, я делал для блага Санкт-Петербурга и эльфийской расы. Я не жалею