Со времен эмоционального кризиса 1926 года Роберт пытался обрести некое внутреннее равновесие. Самодисциплина и работа всегда служили ему руководством к действию, теперь же он полубессознательно возвел их в ранг жизненной философии. Весной 1932 года Роберт в длинном письме брату объяснил, почему он это сделал. Тот факт, что дисциплина «полезна для души, более фундаментален, чем любая из причин, приводимых в пользу ее полезности. Я считаю, что через дисциплину, но не только через нее одну, мы способны обрести душевный покой и определенную, ценную степень свободы от случайностей судьбы… а также отстраненность, предохраняющую целостность отвергаемого ей мира. Я считаю, что дисциплина учит нас сохранять во все более враждебном окружении то, что важнее всего для нашего счастья, и легко отказываться от того, что в ином случае казалось бы нам позарез необходимым». И только дисциплина позволяет нам «увидеть мир без грубых искажений со стороны личных желаний, а увидев, с большей легкостью принимать земные лишения и земные кошмары».

Как и многие западные интеллигенты, зачарованные восточной философией, Оппенгеймер находил убежище в мистицизме. Более того, он знал, что не одинок. Некоторые из любимых им поэтов, например, У. Б. Йейтс и Т. С. Элиот, тоже баловались «Махабхаратой». «Поэтому, — говорилось в конце письма двадцатидвухлетнему Фрэнку, — я думаю, что мы должны с глубокой благодарностью приветствовать все, что требует дисциплины: учебу, наш долг перед другими людьми и обществом, войну, личные неприятности и даже нехватку средств к существованию, ибо только они позволят нам приобрести хотя бы толику отстраненности и только так мы обретем покой».

Оппенгеймеру еще не исполнилось тридцати лет, а он, похоже, уже стремился к отстраненности от земной суеты. Иначе говоря, желал взаимодействовать с физическим миром в качестве ученого, сохраняя при этом дистанцию. Он не стремился к полному уходу в сферу духа, но в то же время нуждался в душевном покое. «Бхагавадгита», похоже, содержала философию, устраивавшую интеллигента, знающего толк в мирских делах и чувственных удовольствиях. Одним из любимых текстов Роберта, написанных на санскрите, была поэма «Мегхадута», описывающая географию любви — от обнаженных женских бедер до парящих в небесах горных вершин Гималаев. «Мы с Райдером прочитали “Мегхадуту” с удовольствием, простотой и великим очарованием», — писал он Фрэнку. Еще один любимый им текст «Шатакатрая» содержит следующие фаталистические строки:

Ты можешь одолеть врагов

И натореть в науке,

Искусство познавать…

Но лишь закону кармы одному подвластно

Предотвратить все то, чему не суждено случиться,

И проявить все то, что наступить должно.

В отличие от «Упанишад» «Бхагавадгита» прославляет активную жизнь и включенность в окружающий мир. В этом смысле она совместима с этической культурой, которую Оппенгеймеру преподавали в школе. Но есть и важные отличия. Идеи кармы, судьбы и земного долга «Бхагавадгиты» на первый взгляд противоречат филантропии Общества этической культуры. Доктор Адлер негативно отзывался о любых неотвратимых «законах истории». Этическая культура вместо этого подчеркивала роль воли каждого индивидуума. В социальной работе Джона Лавджоя Эллиотта с иммигрантами Нижнего Манхэттена не было ничего фаталистического. Поэтому, возможно, притяжение фатализма «Бхагавадгиты», которое ощущал Оппенгеймер, отчасти объяснялось поздним протестом против того, чему его учили в юности. Так, например, считал Исидор Раби. Жена Раби, Хелен Ньюмарк, была одноклассницей Роберта в Школе этической культуры, и Раби позднее вспоминал: «Из наших бесед я сделал вывод, что сам он относился к школе без особой любви. Нередко слишком большая доза этической культуры, как уксус, действует на начинающего интеллигента, который предпочел бы более глубокий подход к человеческим отношениям и месту человека во вселенной».

По мнению Раби, наследие этической культуры сковывало молодого Оппенгеймера. Человек не может знать всех последствий собственных действий, и подчас даже добрые намерения приводят к чудовищным результатам. Роберт обладал острым чутьем на этику, но при этом был наделен амбициями и непоседливым, пытливым умом. Подобно многим другим интеллектуалам, сознающим сложность жизни, он, вероятно, временами испытывал нерешительность, граничащую с инертностью. Позднее Оппенгеймер размышлял об этой дилемме следующим образом: «Я могу, как мы все вынуждены это делать, принять решение и действовать или же размышлять о своих мотивах, особенностях, достоинствах и недостатках, пытаясь определить, почему я делаю то, что решил сделать. Оба подхода имеют место в нашей жизни, но совершенно ясно, что один исключает другой». В Школе этической культуры Феликс Адлер подвергал себя «постоянному самоанализу и самооценке теми же высокими стандартами и целями, которые задавал другим». Однако на пороге тридцатилетия Оппенгеймер все больше тяготился непрерывным самокопанием. По предположению историка Джеймса Хиджая, «Бхагавадгита» дала ответ на эту психологическую дилемму: чти труд, долг и дисциплину и не тревожься за результат. Оппенгеймер четко сознавал последствия своих действий, но, подобно Арджуне, подчинялся велению долга. Поэтому долг (и амбиции) подавляли сомнения, хотя сомнения никуда не девались и сохранялись в форме постоянного напоминания о несовершенстве человеческой природы.

В июне 1934 года Оппенгеймер вернулся в Мичиганский университет проводить летний курс по физике и прочитал лекцию с критическим разбором уравнения Дирака. Лекция настолько впечатлила Роберта Сербера, что молодой постдок немедленно решил перевестись из Принстона в Беркли. Через неделю или две после переезда Оппи пригласил его в кинотеатр, где они посмотрели «Когда настанет ночь» с Робертом Монтгомери в главной роли. Это событие заложило основу их многолетней дружбы.

Сербер, сын юриста из Филадельфии с обширными связями, вырос в левой политической среде. Его отец родился в России, оба родителя были евреями. Мать Сербера умерла, когда ему было двенадцать лет. Вскоре после этого отец снова женился. Новая жена, Фрэнсес Леоф, художник-монументалист и гончар, впоследствии, согласно документам ФБР, вступила в Коммунистическую партию. Роберт Сербер быстро стал частью большого семейного клана Леоф, во главе которого стояли дядя его мачехи, харизматичный филадельфийский врач Моррис В. Леоф, и его жена Дженни. Дом Леофов напоминал политико-художественный салон. Частыми гостями в нем были драматург Клиффорд Одетс, левый журналист И. Ф. Стоун и поэтесса Джин Ройсман, которая потом вышла замуж за леволиберального судебного адвоката Леонарда Будена. Молодой Роберт Сербер вскоре попал под очарование Шарлотты Леоф, младшей из двух дочерей Морриса и Дженни. В 1933 году он и Шарлотта после ее выпуска из Пенсильванского университета зарегистрировали брак. Шарлотта унаследовала от отца-радикала тягу к политике и горячо выступала в поддержку различных левых