Шрифт:
Закладка:
Семьи некоторых министров выходили за оцепление пешком и уже на трассе ловили попутные автомобили до Москвы. По словам заместителя председателя Совета министров Михаила Малея, его семью эвакуировали на стареньком рафике, на котором развозили продукты. Конечно, мы не ждали государственного переворота, но все-таки внутренне были готовы к неприятностям – поэтому проявили твердость и находчивость.
Из окон Дома правительства со стороны гостиницы «Украина» примерно в 10 часов мы увидели длинную колонну танков Т-72, двигавшихся в нашу сторону. Это очень походило на военное время. В Москве, в самом центре, мы были на грани гражданской войны. Около двадцати танков повернули влево, окружая полукольцом Белый дом.
Наших будущих храбрых защитников рядом еще не было. Случайные прохожие недоуменно смотрели на происходящее. Было очевидно, что это не съемки какого-то военного фильма. Только одним словом можно описать чувства очевидцев: шок.
Танки Таманской дивизии с грохотом окружали островок будущего сопротивления. Лязгающие звуки врывались в сознание, и происходящее казалось дурным сном. А танки всё прибывали и прибывали. Внезапно произошло то, от чего у меня перехватило дыхание. Неизвестный мужчина буквально бросился под первый танк. Водитель успел резко затормозить. Экипаж следующего за ним танка начал усиленно газовать, а испугавшись отовсюду сбегавшихся к ним людей, стал таранить впереди остановившуюся машину. Танк – потенциальный убийца – медленно полз вперед. До лежавшего на асфальте человека оставалось меньше полуметра. Несколько мужчин стремительно подбежали к смельчаку и успели выдернуть его из-под гусениц. Это подтолкнуло уже довольно многочисленную толпу к действию. Они вышли из своей шоковой летаргии и плотным, бесстрашным кольцом окружили первый танк. Вся колонна, конца которой не было видно за гостиницей «Украина», остановилась. Люди стали махать руками, свистеть и показывать танкистам неприличные жесты. Началось спонтанное народное сопротивление.
Ельцин тем временем подписал указ, квалифицируя действия организаторов переворота как государственное преступление. Все решения, принятые от имени так называемого ГКЧП, признавались незаконными.
В 11:00 мы собрались в зале заседаний для проведения пресс-конференции. Оперативно провели встречу с иностранными послами и журналистами. Ельцин был, как всегда, немногословен, четко изложил суть происходящего:
– В стране произошел государственный переворот, но я верю в наш народ. Он не подчинится мятежникам. Со своей стороны, мы предпримем всё необходимое, чтобы избежать малейшего кровопролития. Прошу каждого из вас передать своему правительству текст обращения «К гражданам России».
Я негромко сказал Силаеву:
– Иван Степанович, если мы срочно, буквально немедленно не обратимся за помощью к нашим сторонникам, то случится непоправимое. Дом правительства – не крепость, он практически не защищен, заявлениями и пресс-конференциями здесь не обойтись, надо немедленно строить баррикады, вооружаться, организовывать оборону…
После пресс-конференции и без того собранный, подтянутый Иван Степанович сосредоточился, сжался, как пружина, и развил бурную деятельность по организации сопротивления. Активно заработал его секретариат во главе с Аллой Захаровой.
Тем временем почти весь центр Москвы был наводнен войсками МО, МВД и КГБ. Министр внутренних дел СССР Борис Пуго дал команду ГАИ провести колонны с войсками и бронетехникой по незнакомому городу с тем, чтобы занять все стратегические пункты столицы.
В Москве, особенно в центре, началось стихийное строительство баррикад из троллейбусов и автомобилей, чтобы как-то задержать продвижение войск. Вспыхнули митинги на Манежной площади, на Театральной, перед Моссоветом демонстранты перекрыли Тверскую улицу.
Начались мелкие стычки с армией – стремясь захватить власть, путчисты посеяли ветер, а в результате пожали бурю народного гнева. К вечеру 19 августа я уже видел лозунги: «Хватит!», «Фашизм не пройдет!», «Свобода», «Язова, Пуго, Крючкова – под суд», «Народ – не быдло». Вся ненависть, которая накопилась по отношению к коммунистам за 70 лет, выплеснулась через края терпения на улицы Москвы и Ленинграда.
Путч, вопреки ожиданиям его организаторов, неожиданно быстро спровоцировал народное сопротивление, которое в конечном итоге переросло в демократическую революцию.
На нашу сторону перешло 6 танков Таманской дивизии с целым грузовиком боеприпасов во главе с майором Сергеем Евдокимовым. Для всех нас мужественный шаг этого человека имел огромное психологическое значение.
Из огромных, во всю стену, окон приемной Ельцина, где мы с Виктором Кисиным – депутатом и министром промышленности РСФСР (до этого он работал на автомобильном заводе им. Лихачева – ЗИЛе) обсуждали возможность привлечения для обороны рабочих с завода, хорошо просматривалась вся площадь перед набережной. Ситуация заметно менялась, усложнялась и накалялась. Всё больше и больше народа окружало танки. Казалось, не танки могут раздавать люди, а наоборот – люди готовы были раздавать танки. Обстановка становилась взрывоопасной. Каждую минуту могла начаться стрельба. Борис Николаевич принял решение выйти к москвичам и солдатам.
– Я не могу на это спокойно смотреть, пойдемте! – сказал он, выходя из своего кабинета. По-моему, рядом были Кобец, Бурбулис, Суханов и еще кто-то.
По лестнице, ведущей к Краснопресненской набережной, мы быстро спустились вниз. Там уже собрались сотни москвичей. Мне и Кисину демонстранты тотчас помогли взобраться на головной танк. Когда Ельцин поднимался на танк, он невольно тихо вскрикнул, лицо перекосилось от боли – очевидно, дала о себе знать травма позвоночника, который нельзя было тревожить после сложной операции.
Кроме Александра Коржакова, Виктора Золотова и других сотрудников охраны на танке уже были Геннадий Бурбулис, министр природопользования и охраны окружающей среды СССР Николай Воронцов, генерал-полковник Константин Кобец.
Борис Ельцин за руку поздоровался с танкистами. Мне показалось, что в толпе рядом с танком мелькнула фигура Андрея Грачева, последнего пресс-секретаря Горбачёва.
Затем пассионарный Ельцин зачитал обращение «К гражданам России». Журналисты и телерепортеры ловили и записывали каждое слово, каждое мгновение происходящего. Защитники Белого дома одобрительно гудели и аплодировали. Это были исторические кадры, которые обошли все телеэкраны мира и стали одной из визитных карточек уходящего ХХ века. Все мы были свидетелями геополитических событий, которые вошли не только в российскую, но и мировую историю.
В тот момент у нас не было чувства страха, тревоги или опасности. Все стоявшие на танке были едины и думали об одном: подать пример, не дрогнуть, убедить народ в правоте нашего дела защиты демократии и свободы. Обращение, зачитанное Ельциным, явилось тем импульсом, который придал силы и нам, и людям, которые вышли на защиту Белого дома. Подействовало оно и на военных.
После президента с брони танка № 110 Таманской дивизии выступил фактически министр обороны РСФСР, один из будущих главных организаторов обороны Дома правительства генерал-полковник Константин Иванович Кобец.
Выйдя к войскам, которые были основным рычагом переворота, Борис Николаевич, бесспорно, совершил мужественный поступок. Одни его любили, другие люто ненавидели. И среди вооруженных людей, которых было много вокруг, могли быть не один и не двое тех, кто хотел бы нажать на курок автомата или пистолета. Ельцин это прекрасно понимал и все-таки вышел им навстречу.
– Так было надо, – сказал он потом, вернувшись в Дом правительства и вытирая холодный пот со лба. – Думаете, мне не было страшно? Конечно страшно…
Конечно, основные, решающие события 19–22 августа происходили именно в Москве, но немаловажную роль играла борьба между путчистами и демократическими силами в регионах, особенно в Ленинграде, где Анатолий Собчак, по моему убеждению, сыграл очень важную роль.
Утром 19 августа по ленинградскому радио и телевидению передавались не только обращение ГКЧП к советскому народу, но и обращение генерал-полковника Виктор Самсонова, командующего Ленинградским военным округом, которого ГКЧП назначил военным комендантом Ленинграда.
Самсонов заявил о введении в городе и на прилегающих территориях чрезвычайного положения. Объявил также о создании в городе комитета по ЧП, в который, в частности, был включен первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Борис Гидаспов. Комендантский час ленинградцы соблюдать отказались, а местный ГКЧП с Гидасповым послали по соответствующему адресу.
Здание Ленсовета с 19 августа превратилось в штаб противодействия путчу, а Исаакиевская площадь перед ним – в место постоянного стихийного митинга. На площади были установлены мегафоны, передававшие последние сводки о событиях и выступления с заседания президиума Ленсовета, открывшегося в 10 часов. Площадь и прилегающие к Мариинскому дворцу улицы, а также улицы у телецентра покрылись
